Отдохновение миссис Мэшем
Шрифт:
Добравшись в розовеющих сумерках до своего домика, окна которого пламенели красками восхитительного заката с награвированным по нему, словно бы из чернейшего дерева сооруженным обелиском адмирала Бинга (одним из многих), Профессор прошел прямо на кухню и понюхал селедочку. Запах ее, подобно аромату нюхательных солей, прояснил мысли Профессора. Он сразу же понял, что ему следует делать. Необходимо заручиться поддержкой Народа. Там, где один старик провозится несколько недель, пятьсот одновременно работающих изыскателей, сколь бы малы они ни были, обеспечат немалый выигрыш во времени.
Когда он опять тронулся в путь, уже опустилась тьма, ибо месяц шел на убыль. Селедки приятно наполняли желудок, в мире снова царил покой, и Профессор был доволен своим планом. Дорогою он размышлял о том, о сем.
Нужно сказать, что если у Профессора и был какой-то порок, помимо пристрастия к вину из одуванчиков, то состоял он в неприязненном отношении к собакам. Дело не в том, что Профессор считал их вульгарными или шумными, нет, – собак он не одобрял за отсутствие самостоятельности. Он полагал, что и людям, и животным следует жить на свободе, в гуще дикой природы, как живут, например, соколы, и собаки не нравились ему тем, что они зависят от своих хозяев, причем недостойным с его точки зрения образом.
То же самое и с Народом. Он не в состоянии был понять, как могут существа ростом всего лишь в шесть дюймов надеяться на сохранение независимости, связав свою жизнь с человеком высотой в столько же футов. Именно поэтому Марии так и не удалось склонить его к посещению острова. Ему становилось неудобно при одной только мысли об этом. Ему представлялось, – не знаю, поймешь ты его или нет, – что само это посещение стало бы посягательством на присущие лиллипутам свободы, поскольку он, Профессор, намного крупнее их. Профессор разделял чувство, которое Гулливер испытывал, живя среди великанов, чувство, что лучше умереть, чем принять на себя «Позор оставить Потомство, которое содержалось бы в Клетках, как прирученные Канарейки». В глубине души он не одобрял отношения лиллипутов с Марией. Самый строй этих отношений, как заметил тот же автор, «оскорблял человеческое Достоинство». Согласно понятиям Профессора, порядочный человек был не вправе становиться ни хозяином, ни рабом других людей.
Вот если бы мне предоставили на выбор, кого из описанных Гулливером существ я хотел бы поймать, думал Профессор, бредя по темнеющей дороге к далекому Шахматному озеру, я предпочел бы поймать Бробдингнега. Как это, наверное, почетно и интересно – изловить существо высотою с церковный шпиль! Правда, стоило бы выяснить, какого же они на самом-то деле роста? В книге сказано, что в Глюмдальклич, девятилетней и для своего возраста маленькой, было всего сорок футов. А первый министр был «высотою примерно с гротмачту 'Царственного Монарха'». У лошадей рост колебался от сорока четырех до шестидесяти футов. Ага, далее, рост средней лошади – это шестнадцать хендов, или шестьдесят четыре дюйма, стало быть, если мы в наших расчетах прибегнем к методу прямых соответствий, то сопоставляя шестьдесят футов с шестьюдесятью четырьмя дюймами, мы получим, что один их дюйм равняется одному нашему футу. Значит, средний Бробдингнег имел росту семьдесят два фута. В книге еще говорится, что в Бробдингнеге верхом на лошади было девяносто футов. Это примерно в четыре раза выше моего домика.
Однако наилучший материал для сопоставлений, продолжал Профессор – с особым воодушевлением, ибо о книгах он знал все, что только возможно о них знать, – дают сведения, согласно которым том самого большого формата имел в высоту от восемнадцати до двадцати футов. Речь идет, надо полагать, о «королевском фолио», оно как раз имеет размеры двадцать дюймов на двенадцать с половиной, так что мы получаем точное соотношение: один дюйм равняется одному футу. Они ровно в двенадцать раз выше нас!
– Ну, если бы я двенадцать раз встал сам себе на голову, – вслух сказал Профессор, обращаясь к темным очертаниям бука, меж тем как отовсюду неслось к нему уханье сов Мальплаке, – я оказался бы куда выше тебя.
Дерево пошелестело в ответ.
– Так, теперь допустим, что нам нужно изловить одного из Бробдингнегов, ростом примерно с тебя, – тогда нам потребуется корабль, чтобы добраться до их земли (это на западном берегу Северной Америки, где-то севернее Аннинского пролива) и вернуться с одним из этих существ. Интересно, какова глубина трюма нефтяного танкера? Вполне вероятно, что бук не сможет выпрямиться там во весь рост, не набив себе шишки. С другой стороны, не думаю, что нам потребуется «Нормандия» или «Императрица Британии». Нас вполне устроит пассажирский лайнер водоизмещением тон, примерно, тысяч в двадцать, а еще бы лучше – средних размеров авианосец. Авианосец хорош тем, что его легче замаскировать под гребную шлюпку, у него и труб не слишком много, а это именно то, что нам требуется.
– Придется, конечно, издать моего Солина, чтобы разжиться деньгами, – авианосцы, скорее всего, недешевы.
– И чем еще удобен авианосец, – на нем можно возить самолет.
Профессор, радуясь, двинулся дальше.
– Когда мы приблизимся к Аннинскому проливу, мы сразу вышлем самолет на разведку, а сами примемся курсировать туда-сюда, так чтобы нас из земли Бробдингнегов не было видно, и будем плавать, пока пилот не сообщит нам по беспроволочному телеграфу, – кажется, это так называется, – что он обнаружил одинокого великана, вышедшего на баркасе ловить рыбу.
Бробдингнеги рыбачат нечасто, потому что наша морская рыба для них все равно, что для нас пескари, но иногда они все же выходят в море поудить китов. Я думаю, что великан, если и заметит наш самолет, то примет его за крупную птицу.
И значит, как только мы услышим про этого одиночного рыболова, мы тут же все с палубы уберем, как перед боем. Нужно будет всем попрятаться. И мы тихонечко подплывем к нему сзади, как будто нас течением сносит. А он, увидев нас, поздоровается, потому что решит, будто мы – что-то вроде грузового баркаса, ответа, разумеется, не получит, и пару раз оплывет вокруг нас, пытаясь понять, что же это такое. Нужно будет обзавестись толстенным канатом, пусть свисает с одного борта, вроде как веревка. Ну, он подумает-подумает, да и поднимется на борт.
Профессор начал прищелкивать пальцами.
– Вот, тут-то мы и используем все, что заранее приготовили. Придется соорудить на взлетной палубе такую сдвигающуюся крышку, вроде тента на автомобиле, который я однажды видел, а под крышкой будет громадная каюта, занимающая всю эту часть судна, там мы поставим сорокафутовый стул и стол, и койку им под стать! Бробдингнег решит, конечно, что это носовой кубрик или как его. А на столе мы оставим специально выпеченный хлеб высотой в двенадцать футов и соответственную бутылку с вином!
Ну, бедняга Бробдингнег пару раз крикнет: «Есть тут кто живой?», и спустится в каюту по лестнице, посмотреть, что там к чему. Любопытный такой попадется.
И едва он окажется внизу, мы – раз! – и на кнопочку, крышка-то и закроется!
Добравшись до этого события, Профессор даже затанцевал на ходу, так удачно все складывалось, однако новая мысль заставила его перейти на более степенный шаг.
– Надо позаботиться, чтобы авианосец нам достался попрочнее. Бробдингнег наверняка будет биться об стенки.