Отец и сын (сборник)
Шрифт:
Была у партячейки и другая забота: добиться правды о кровавых событиях на Белом яру. Но как ни расспрашивали коммунисты охотников и рыбаков — никто ничего вразумительного им не рассказал. Только на устье Чижапки один старый хант, назвавший себя Юваном, убежденно проговорил:
— Убийцы коммунаров прошли через верховья Васюгана.
— Почему ты, отец, так думаешь? — спросил Скобеев, а Лавруха, Еремеич и Алешка затаили дыхание. Разговор происходил за чаем, после того как Юван сдал добрую толику пушнины и накупил на базе всякой всячины
— А я это точно знаю, большой начальник.
— Откуда же знаешь?! Расскажи, Юван, пожалуйста. Вот видишь — парень, — показал Скобеев на Алешку. — Он сын одного из убитых коммунаров! Живет, томится оттого, что правды о гибели отца не знает.
Старик пристально посмотрел на Алешку, тронув его за плечо, сказал:
— Сильный мужик будет. В отца, что ли, паря?
— В него.
— Я тут неподалеку от устья Чижапки в протоке промышлял в тот год рыбу, — помолчав, начал Юван. — Промышлял сетями. Добывал хорошо. Балаган у меня был на берегу, повыше от реки, чтоб с лугов ветерком обдувало.
Гнусу в тот год было густо, хоть лопатой отбивайся. Как-то раз утром сижу под куривом, сеть чиню. Слышу: утки с испугом взлетели. Кто же, думаю, их вспугнул? Уж не медведь ли с того берега вплавь отправился? Заторопился я к берегу. Вижу — плывут в двух обласках люди. В одном — двое, в другом — трое. Вот подплыли к моим сетям, начали выбирать рыбу. Я глазам не верю, не бывает у нас так. Если хочешь рыбы — попроси, отказу не будет. Я закричал: «Нельзя! Подворачивай, гостем будешь!» Они вроде оробели, но сеть не бросили. Когда я заругался, один поднял винтовку, погрозил мне. Потом они засмеялись, поплыли дальше. Больше этих людей я не видел. Ну а вскорости слух пошел: «Партячейку убили, коммуна снялась, ушла. Голову ей срубили».
— А русские эти люди были или, может быть, остяки? — спросил Скобеев, переглядываясь то с Лаврухой, то с Алешкой.
— Русские! И русские не наши, не нарымские. Видать, из других краев.
— А как ты узнал, что не нарымские? — с недоверием спросил Скобеев.
— А так. Наш житель веслом гребет отменно от других. Часто-часто, и весло у него как пришито к борту. А житель других мест сколько гребет, столько и правит веслом, закидывает его вот этак, от себя подальше.
— А ведь в самом деле, отец. Я тоже примечал это, — вступил в разговор Еремеич.
Юван оценил слова Еремеича, закивал головой, весело сказал:
— Чтобы на обласке по-нашему ездить, надо обвыкнуть, вырасти на нем. Необвыкшего человека хоть где узнаю.
— И говоришь, которые вынули у тебя из сетей рыбу, не из этих мест были? — стараясь преодолеть какие-то свои сомнения, вернулся к прежнему Скобеев.
— А это уж так — не из наших, — с усмешкой ответил старик.
— А еще какие-нибудь приметы были, что люди не наши? — не отступал от расспросов Скобеев.
Юван молчал, чмокая, сосал чубук трубки. Вдруг встрепенулся весь, с твердостью в голосе сказал:
— Были!
— Какие же? — Скобеев смотрел на старика в упор, боясь моргнуть.
— А вишь какие. Тот, с обласка, грозил мне винтовкой. А у наших, у нарымских, откуда могут быть винтовки?
— А ты насчет винтовки не ошибся, отец? Мог и просто ружье принять за винтовку.
Юван даже обиделся на такие слова Скобеева.
— Да, я что, слепой! Ты, может, большой начальник, сам плохо видишь? Ну-ка, что вон там, на сосне, чернеет?
— Где? Укажи точнее, — немного растерялся Скобеев.
— Вон на той стороне реки, на мысочке. Третья сосна справа.
— Ничего там не чернеет. Тебе кажется, отец.
— Нет, чернеет, большой начальник. Птица сидит. Постой, разгляжу: беркут или глухарь. — Юван прищурился, приложил ладони к глазам. — Глухарь!
Лавруха, Еремеич, Алешка принялись с азартом рассматривать третью сосну справа.
— Ничего там нет, — сказал Лавруха.
— По-моему, птичье гнездо.
— Нет, Еремеич. Скорее какой-то нарост. А сейчас я принесу бинокль, — вставая, сказал Алешка.
— Постой, паря, я докажу. — Юван взял свое ружье, выстрелил в небо, и все увидели, как над сосной, размахнув саженные крылья, взмыла огромная птица.
— Глухарь! — в один голос крикнули Скобеев и Лавруха.
— Ну вот, большой начальник. Знай, как Юван все примечает! — Старик весело рассмеялся, его и без того широконький нос расплылся на скуластом плоском лице.
— Хорошо, отец! Ты и молодых заткнешь за пояс, — похвалил старика Скобеев.
— Как же иначе? Нельзя остяку-ханту без глаз. Ничего не добудешь, — просто, без всякой похвальбы сказал Юван.
— А как, по-твоему, отец, с чьей подмогой эти, которые рыбу у тебя вынули из сетей, сотворили черное дело? — допытывался Скобеев.
— С Порфишкиной. От него все беды случались на Васюгане. Если хочешь правду узнать, большой начальник, тут ее ищи.
— А ваши не злились на коммуну? Не могли они озлобиться за то, что коммуна на хорошие угодья села?
— Порфишкина эта уловка. От себя отводил. И отвел-таки! Замазал парабельским начальникам глаза. Остяк и при царе на русского не подымал руку, а при советской власти и подавно. Коммуна никого не угнетала, она Ёське хлеб дала, припас дала. За что же на нее нападать? Сам посуди!
До полудня Юван сидел у костра. Он еще не вступил в артель, сомнения обуревали его, и он не скрывал своих сомнений.
— Без артели плохо, с артелью тоже несладко, — делился своими раздумьями Юван.
— Почему, отец? В артели легче будет жить. Крупные ловушки начнете заводить, новые угодья осваивать. А мало-помалу катера у вас появятся, моторы. Одному-то разве под силу такое? И на купчиков больше надеяться нельзя. Время Порфишки кончилось, — убеждал его Скобеев.
— Так-то оно так, большой начальник, а только артель для меня — чистый убыток. Добываю я больше всех, а получать буду вровень с другими.