Отец лучшей подруги
Шрифт:
– Лея, помоги отцу подняться в квартиру!
При мысли о тесном пространстве и торчащих сосках, которые будут отражаться в зеркальных стенах лифта, перед глазами снова темнеет.
– Я сам… – отвечаю Юле, набрасывая на плечи халат.
– Нет-нет! Посмотри на себя, бледный опять весь. Тебя же без присмотра оставлять нельзя! А я заберу твои вещи, не волнуйся. Радик покажет твой шкафчик.
Глава 9. Платон едет в клуб
Давлю
Без толку.
Вид полуобнаженного Платона, по торсу которого медленно стекают капли воды, выжжен на моей сетчатке навечно.
Еще в отеле я потеряла дар речи, когда он избавился от рубашки, и я увидела идеальные рельефные плечи, твердый торс без намека на пивной живот и широкую спину, которую спустя четверть часа самозабвенно царапала ногтями.
Видеть его снова голым, рядом, в лифте, который нестерпимо долго поднимается до двадцать первого этажа, оказывается то еще испытание.
А еще в бассейне я чуть не стала второй Карениной. Нет, мне не под поезд захотелось броситься. Как влюбленная Анна на глазах у светского общества не бросилась к Вронскому, свалившемуся с лошади, так и я чуть не устремилась к Платону с громким криком.
То-то Юля удивилась бы, что я так сильно об ее отце пекусь.
Но хватит думать о себе.
Тем более, Платон очень тяжело дышит, вцепившись до побледневших костяшек в поручни лифта.
– Вам плохо? В глазах не темнеет? Хотите на меня опереться?
Я не могу оставаться в стороне, если ему нужна поддержка.
– Стой, где стоишь. И перестань уже выкать, чтоб тебя! Опереться… Во мне же весу в два раза больше!
– Я в армии изучала первую помощь! Знаю, как делать непрямой массаж сердца, искусственное дыхание и даже интубацию!
– Интубацию, говоришь? – медленно и двусмысленно тянет он.
Чувствую, как вспыхивают щеки.
– Это не то, что вы подумали. Это когда в горло…
Платон смотрит на меня в упор, как кот смотрит на воробья за окном, и я окончательно тушуюсь.
– Так что там с горлом?… Я весь во внимании.
Голос у него низкий, охрипший. А грудь вздымается слишком часто. Его шатает, и пусть он издевается надо мной, уж это я отличить могу, но и приступ в бассейне нельзя со счетов сбрасывать.
– Можно я измерю ваш пульс?
Платон протягивает мне руку, и я зажимаю вену на запястье. Но его близость, жар его кожи под моими пальцами мешают сосредоточиться даже на банальном счете. Я только чувствую биение его сердца, и оно частое, рваное, стремительное, будто Платон бежал марафон.
– У вас заболело сердце в бассейне? Что вы почувствовали?
Хочу отпустить его руку, все равно подсчитать ничего не могу,
– Сначала здесь…
Он ведет мои пальцы ниже. Подушечками пальцев я будто пересчитываю ему ребра.
– А потом здесь.
Останавливается, не сводя с меня взгляда.
– Так что со мной, доктор?
Моя рука начинает жить своей жизнью. Явно слетев с катушек, я продолжаю свой «осмотр».
Пальцами обвожу ребра, веду по линии пресса к правой стороне его торса, поднимаюсь к плоскому темному соску. Скольжу подушечками к шее, где вижу, как бьется синяя бугристая жилка. И чуть выше, возле уха, обвожу пожелтевший засос, оставленный там моими же зубами три дня назад.
Попытки убедить себя, что произошедшее в номере отеля было лишь моим сном, разбиваются об этот реальный синяк на его коже.
Воспоминания о его руках, губах и члене обрушиваются лавиной и вытесняют разумные доводы, аргументы и даже обиду за все сказанные сгоряча слова.
В конце концов, оба мы хороши.
– Ты его любишь?… – вдруг шепчет Платон. – Сильно?
Соображаю медленно, как пациент психоневрологического диспансера под тяжелыми транквилизаторами.
– Кого?
– Ты знаешь, о ком я. Как его зовут?
Слишком далеко завела меня моя же собственная ложь. И что теперь делать? Признаться, что все выдумала?
Но как сказать ему, что это без него я жить не могу? Можно подумать, Платона обрадует такая новость.
Убираю руку с его шеи.
– Вы последний, с кем я стала бы обсуждать свои чувства.
Лифт наконец-то останавливается, и я выхожу первой. Платон идет следом, огибает Костю, который выбегает к нам навстречу и, прошествовав по коридору, захлопывает за собой дверь своей спальни.
– Никому не добрый вечер, – кивает Костя. – Я смотрю, Платон в привычном для себя состоянии.
Появившаяся следом Юля спасает меня от необходимости говорить. Эмоционально и взволнованно она рассказывает Косте произошедшее в бассейне, а после требовательно стучит в дверь отцовской спальни.
– Ты не можешь закрываться у себя сейчас, папа! А вдруг с тобой что-то случится? Выходи ужинать!
Платон возникает на пороги спальни. В одних джинсах.
– Я не голоден.
Дверь снова закрывается прямо перед Юлиным носом.
Юля начинает колотить с удвоенной силой.
– Эта песня будет вечной, – закатывает глаза Костя. – Я беру на себя жену, а тебе достается Платон.
– Чего?! Ты о чем?
– Их надо разнять, иначе наговорят друг другу лишнего. Платон не учитывает, что его дочка такая же вспыльчивая, как и он. Любят они друг друга невероятно, но и доводить тоже обожают. Юль! Юль, там Егор плачет. Идем к нему!