Отец моего жениха
Шрифт:
30
Юля
В салоне у Молотова работает климат-контроль, но мне невыносимо жарко. Под кожей растекается жидкая лава, голова плывет и воздуха не хватает, пока мы продолжаем пожирать друг друга ртами. У меня никогда не было секса в машине, но сейчас я готова стереть это упущение, потому что чувство приличия куда-то улетучилось. Боже, я хочу его. Хочу до умопомрачения. Больше его рук, мнущих мои бедра, больше его дыхания во мне, больше его твердого тела. Боже, боже, а как умопомрачительно сексуально он пахнет.
– Юля, Юля...
– тяжело дыши,
– У нас ничего не будет. Ты расстроена.. выпила. А я завтра возвращаюсь в Лондон.
Нет, нет. Так не годится. Плевать мне, что будет завтра - сегодня я не желаю думать.
– Ты же тоже хочешь меня, - вдавливаю бедра в твердость подо мной. Не думает же он, что его готовая к пуску ракета останется незамеченной.
– Я живой мужчина, Юля, а ты красивая женщина. Девушка моего сына.
Упоминание о Диме не вызывает во мне ничего, кроме фантомного раздражения. Даже злости нет. Удивительно.
– Я перестала быть его девушкой около трех часов назад.
Сергей со вздохом убирает руки с моих бедер и мягким движением заправляет выбившуюся прядь мне за ухо.
– Вернись на сиденье, Юль. Я тебя отвезу в гостиницу.
Гостиница. Пустой номер, холодные простыни и полное одиночество. Не хочу. Я с чувством глубокого разочарования слезаю с каменного стояка и, неуклюже перекинув ногу через рычаг переключения передач, занимаю пассажирское кресло.
– Тогда отвези меня в Барвиху. Я там переночую. Заодно оставшиеся вещи соберу, чтобы больше не возвращаться.
На лице Сергея - выражение немой борьбы. Он несколько секунд напряженно сверлит мою переносицу тяжелым взглядом, после чего тянется ко мне через консоль. "Поцелует", гулко выстукивает пульс. Но он не целует, а вытягивает ремень безопасности и с коротким щелчком меня пристегивает. Вот так. Облом, Живцова.
Автомобиль плавно трогается с места, а Молотов больше не меня не смотрит. И это плохая новость. Но есть и хорошая: спустя двадцать минут мы выезжаем на знакомую трассу, а это означает, что мне не придется ночевать в гостинице.
По приезде в Барвиху Сергей подчеркнуто вежливо помогает мне выйти из машины, но как я не стараюсь поймать его взгляд, сделать этого мне не удается.
– Думаю, экскурсию по дому тебе проводить не нужно, - негромко произносит он, открывая входную дверь.
– Если ты голодна - в холодильнике есть еда. Не стесняйся.
Ведет себя так, словно мы сорок минут назад не целовались в машине, а его руки не тискали мою почти голую задницу. Я как знала, надела развратные стринги.
Молотов проходит на кухню, а я остаюсь стоять в гостиной, обхватив себя руками. Судя по звукам, он моет руки и пьет минералку.
Глупо вот так здесь стоять. Чего я жду? Что он меня проводит до кровати?
Бросаю финальный взгляд в кухонный проем и со вздохом иду к лестнице. Медленно иду. Очень медленно. Шаги Сергея настигают меня лишь на предпоследней ступеньке, от чего сердечный ритм
– Спокойной ночи?
– не утверждаю, а спрашиваю. Потому что, о какой, к чертямм, спокойной ночи может идти речь, когда мы вдвоем в доме. Когда я знаю, что он хочет меня, а я безумно хочу его.
– Спокойной ночи, Юля, - отвечает Молотов, и в последний раз скользнув по мне глазами, проходит к своей комнате. В его тоне нет ни вопроса, ни приглашения.
Я скрываюсь в спальне, не дожидаясь звука захлопывающейся за ним двери, и прижимаюсь к стене для поддержки. Стараясь угомонить бешено стучащее сердце, глубоко дышу и смотрю в темно-синий прямоугольник окна. Когда-то это была наша с Димой комната, а все о чем я сейчас могу думать, как сильно я хочу переспать с его отцом. Так, срочно нужен душ похолоднее.
Холодный душ не помогает: мысли по-прежнему витают в десятке метров от моей головы. А именно в спальне Сергея. Чем он сейчас занимается? Сидит на кровати? Стоит в душе? Спит? Он сказал, что завтра уезжает. То есть возможно я больше его никогда не увижу. Дима говорил, что он наведывается в Москву не чаще двух раз в год, а это означает, что к следующему своему приезду Молотов-старший может и не вспомнить мое имя.
Я не понимаю своих чувств к этому мужчине, но факт в том, что какие-то чувства у меня к нему есть. Я не могу смириться с мыслью, что завтра он уедет, а я так и не узнаю, каково это: быть с таким как он. А я хочу узнать.
Я подхожу к зеркалу и смотрю на свое отражение: зрачки расширены, волосы хранят следы укладки (спасибо тебе, Тафт), на скулах горит румянец. Пижама вроде тоже ничего: короткие хлопковые шорты в полоску и такая же рубашка, купленные на зимней распродаже в Woman Secret. Не кружевной пеньюар, конечно, но имеем то, что имеем. Главное ведь, то что внутри. Всмысле, под ним.
Я выскальзываю в коридор и застываю, прислушиваясь к звукам. Ничего. Тишина. Нет, я отказываюсь верить, что он уснул. Встаю на цыпочки, как трусливый воришка, и крадусь к спальне Сергея, ощущая волнительное подрагивание рук. Трепетно и страшно, но назад я не поверну. Мы, рязанки, очень настойчивы в достижении своих целей. Провинция, что с нас взять.
Я берусь за ручку и, шумно выдохнув, чтобы заглушить любые сомнения, тяну ее вниз. К счастью, поддается. Смешно бы я выглядела, если дверь была заперта.
В комнате царит полумрак, нарушаемый лишь тусклым светом прикроватного светильника. В воздухе витает запах Молотова: древесная терпкость, перемежающаяся с прохладой работающего кондиционера. В поле зрения попадает широкая спина без рубашки. Молотов сидит на кровати, слегка сгорбившись, ладони подпирают виски. Думает? Уснул? Сражается с собой?