Отель последней надежды
Шрифт:
— Вы меня убьете, да? Я знал, знал!.. Я не хотел! Я ей говорил, что не надо, а она все равно!.. Я ей говорил, что нельзя, а она!..
— Что она?
— Она все равно в милицию позвонила! Я ее просил, чтобы не звонила, а она — нет, нет, мы должны! Дура, блин!! — вскрикнул юноша фальцетом, запустил обе руки в шевелюру и рванул изо всех сил.
Опера переглянулись, и Максим вдруг вздохнул свободнее.
Значит, она звонила в милицию, а этот юноша говорил ей, что звонить нельзя?! Так получается?!
— Вы меня только не убивайте! — причитал Василий Игнатьевич. — Я ее знаю, она на третьем этаже живет, или на втором! Мы ее найдем, а я уеду! Вы ее найдите, а я ни при чем! Я когда подъехал, он уже лежал, а она рядом стояла!..
— Ты расскажи подробно, — посоветовал Вова Бобров. — Что ты кричишь!
— Я не знаю подробно! Я подъехал, а он лежал, а она над ним стояла и все про милицию говорила!
Максим Вавилов обошел мотоцикл, осмотрел со всех сторон — юноша шарахнулся от него, когда он придвинулся слишком близко, — подошел к окну и провел по подоконнику пальцем.
После чего нагнулся, оторвал от газеты, разложенной на полу, изрядный кусок, протер подоконник и сел. И похлопал ладонью о ладонь, стряхивая пыль.
— Ты не правильно рассказываешь, я просил подробно, — доверительно сказал он юноше. — Давай так. Ты где работаешь?
— Нигде!
— Учишься?
— Нет!
— А чем живешь?
— В.., каком смысле, а? Я.., просто живу!
— Отхожий промысел у тебя какой, Василий Игнатьевич?
— А?..
— В смысле, делаешь ты чего?! — повысил голос Максим Вавилов. — Зарабатываешь чем? Мобильники у прохожих тыришь?
— Вы меня только не убивайте, — снова заговорил юноша. Глаза у него были совершенно стеклянные, зрачки расширенные, и Максим вдруг подумал, что он, должно быть, ширяется, но так, по мелочи. — Вы только не убивайте, я не виноват ни в чем, ни в чем! Это все она!! Она уже стояла, когда я подъехал, и хотела милицию вызвать, а я ей не давал, ей-богу, не давал!
— Ты меня слышишь? Деньги на жизнь и на эту пукалку где берешь, Василий Игнатьевич? Или, может, тебе умыться пойти?
— Умыться? — переспросил юноша. — Зачем? Перед смертью?..
Максим отвернулся от него и стал смотреть в окно, на пыльный августовский бульвар, по которому шли мамаши с колясками, старухи с сумками и просто прохожие, и он вдруг подумал, что рабочий день в разгаре, но почему-то никто не работает, а все идут по своим делам по Сиреневому бульвару! Толстая тетка с лотка продавала баклажаны и яркие стручки болгарского перца, к ней стояла небольшая очередь из мамаш и старух, должно быть, дешево продавала!.. Листья летели, и было понятно, что, несмотря на жару, уже август, и лето кончается, и впереди ничего хорошего нету — дожди, мрак, холод, дрожащие на ветру голые ветки, лужи под ногами, мокрые спины и зонты в метро, унылые дни.
«Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые. Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые!..»
«Возьму Катю, и поедем-ка мы с ней на машине в Питер», — вдруг подумал Максим Вавилов.
Такая красота.
Деревья будут облетать потихоньку, и все вокруг будет красным, багряным и желтым, и пустая дорога вся впереди, как жизнь!.. Мы выедем рано, чтобы долететь до Твери, пока еще не пошли фуры и не вылезли на работу местные запаленные грузовички с полными кузовами картошки и капусты. Мы станем ехать и читать названия деревенек, и они будут нам нравиться — Малые Вяземы, Омутищи, Долгие Бороды! Мы будем болтать, слушать музыку, и все, что мы скажем друг другу, будет нам интересно — мы ведь ничего толком не знаем о том, кто как жил, что делал, что видел, до того, как мы наконец-то повстречались!..
И впереди у нас будет светлое и радостное будущее. И главное, долгая жизнь!..
И тут он очнулся.
Лейтенант Бобров смотрел на него вопросительно, а Василий Игнатьевич жалобно, и он вдруг возненавидел себя за свои слюнтяйские мысли.
Мало того что «шеф русского сыска», так еще и романтик, черт тебя побери!..
— Так чего с биографией-то, юноша? — спросил он неприятным и громким голосом — от отвращения к себе. — Не учимся, не работаем, без регистрации проживаем? Промышляешь чем?
— А.., вот с ребятами.., мотоцикл кому перегнать, кому помыть, кому спицы поменять… Там, в Мневниках, где байкеры крутые… Ну, и мать присылает.
— Мать тебе из Саратова присылает в Москву деньги, чтобы ты в Мневниках с байкерами тусовался?!
— Да она думает, что я в институте учусь! В финансовом. Ну, в платном, в смысле!
— А ты ей, значит, врешь?
Юноша повесил голову, украшенную диковинной шевелюрой, и поскреб под майкой. На нем была майка и какие-то лиловые шорты, больше похожие на семейные трусы.
— Обучение твое в финансовом на сколько тянет? Мать сколько дает?
Юноша затравленно глянул на Максима.
— В месяц триста долларов.
— Елкин корень, — присвистнул Максим Вавилов, — в Саратове на эти деньги можно жить и горя не знать!..
— Вы меня не убивайте, — попросил юноша. — Она не переживет. Мать, в смысле.
— Сэкономит сильно! — рявкнул оперуполномоченный. — Говори, что было, когда ты подъехал, а у подъезда труп! Ну, говори сейчас же!
Он все никак не мог понять, почему так злится, а когда понял, озверел окончательно.
Этот юноша, который казался ему младше лет на триста, этот придурок, завитый барашком, стручок в лиловых трусах, недоросль, обмылок, напоминал ему.., его самого!..
Масштабы немного другие. Суть одна и та же.
Мать дает деньги, чтобы ребеночек выучился в финансовом, получил профессию и зажил как человек. Ребеночек, конечно же, гораздо лучше матери знает, что он должен делать — кататься на мотоцикле и с байкерами куролесить, — но деньги тем не менее берет исправно.
Родители Максима тоже надеялись, что он получит профессию и станет работать с отцом, но он лучше знает, что должен делать — писать бумаги, выезжать на огнестрелы и поножовщины, разгребая, таким образом, дерьмо и несовершенство мира. Деньги тем не менее он тоже берет у родителей исправно!..