Отель последней надежды
Шрифт:
Одно утешение — «прошлый раз» длился больше года, а сейчас все прояснилось за несколько дней!
— Влюбился, — сам себе сказал Максим Вавилов и посмотрел на потолок. — Неужели влюбился, придурок?!
Да они и не разговаривали почти! После дискуссии о благородной бедности и развращающем богатстве беседовали они в основном о погоде, да еще о том, когда она сможет вернуться домой. Максим сказал, что не раньше, чем через неделю, а она заявила, что это слишком долго, а он веско ответил — посмотрим.
И еще добавил, ужасаясь тому, что говорит, мол, она обещала его матери заехать в гости. И если она об этом уже позабыла, то он ей напоминает.
Она серьезно и грустно посмотрела на него и ничего не ответила.
Он позвонил в Питер подруге Надежде, чей номер был в Катином телефоне, и подруга пообещала с ним поговорить, но вечером ее не было дома, а он звонил почти до двух часов ночи!
Еще он был удивлен тем, что у Самгиной в телефоне так мало номеров, и спросил ее об этом. И она объяснила, что у нее два мобильных — личный и рабочий, — и в тот день рабочий она позабыла в телестудии, а в личном у нее только самые близкие люди.
Выходит, писатель Галапагосский, разговаривавший хамским тоном, самый близкий ей человек?!
Все это черезвычайно занимало Максима Вавилова, путало его мысли, мешало спать, он несколько раз спускался на кухню и пил чай то с ромашкой, то с мятой, и ничего не помогало, ни мята, ни ромашка.
Катя тяжело и удушливо кашляла в своей комнате, которая была далеко от него, и он несколько раз подходил к двери и слушал, боялся, вдруг ей станет плохо.
Она затихала, он на цыпочках отходил от двери, и все начиналось по новой: сбитое одеяло, духотища, проклятые комары, мысли, чай с ромашкой…
— Я не могу влюбиться, — сказал сам себе Максим Вавилов, пристально рассматривая потолок, по которому во все стороны шли лиловые разводы, оставшиеся после того, как зимой прорвало трубы на третьем этаже. — Я уже пробовал, и у меня ничего не вышло.
— Чего у вас не вышло, шеф? — спросил от двери Вова Бобров. — А вы.., с кем говорите-то?
— С тобой, — заявил Максим сердито. — Вот спрашиваю у тебя: ну что, Вова?! Узнал, во сколько она звонила, или ничего у тебя, Вова, не вышло?
— Узнал. В три ноль-семь. Мы отсюда двинули примерно в три сорок восемь. Мотоциклист, гаишники сказали, подъехал между тремя и половиной четвертого. Так что врет наша свидетельница, что она там одна-одинешенька нас поджидала! Надо мотоциклиста допросить хорошенько, и сдвинемся мы с мертвой точки, шеф!
— Посмотрим, — пробормотал Максим Вавилов. — Поехали, разыщем твоего мотоциклиста! В том же подъезде на первом этаже, говоришь?
— Это не я говорю, это мне соседи сказали, когда я про мотоцикл стал спрашивать! Нет ли у вас в подъезде кого на мотоцикле! Ну, они мне и сообщили, что в дворничихиной квартире живет один.., мотоциклист!
Почему-то Максим был уверен, что мотоциклист окажется дюжим байкером в бандане, косухе и высоких шнурованных штиблетах, но дверь квартиры на первом этаже открыл бледный худосочный юноша с бородкой и вьющимися волосами, которых было гораздо больше, чем требовалось, из-за чего он напоминал Карла Маркса из сериала «Юность гения».
— Вы ко мне? — спросил он и прищурился на Максима. — Или к тете Ане? Так она здесь не живет давно!
— А вы почему дверь открываете и не спрашиваете, кто пришел? — неприятным голосом начал Максим Вавилов. — Вы что, не знаете, какая у нас криминогенная обстановка?
Юноша вдруг сильно перепугался. Так сильно, что даже сделал попытку закрыть дверь перед самым носом у оперов.
— Так не пойдет! — Максим тихонько приналег плечом и протолкнул юношу внутрь. — Мы все равно уже здесь!
Тот переводил взгляд с одного на другого и отступал в комнату. Впрочем, отступать было особенно некуда — два шага, и стена, заклеенная страшными желтыми обоями. Юноша прижался спиной к стене и выговорил с усилием:
— Это не я! Это не я, говорю же вам!
— Не вы? А кто тогда?! — грозно продолжал Максим Вавилов, наступая на него. Впрочем, наступать было особенно некуда. Два шага, и он очутился почти вплотную к юноше, так близко, что стало видно, как двигается щетинистое горло, как будто он с усилием пытался проглотить собственный кадык.
— Н-не знаю! Я не знаю, может, она сама! Но точно не я! Я когда подъехал, он уже был, и она стояла! А я только подъехал!!
— Все тютелька в тютельку! — с удовольствием сказал за спиной у Максима Вова Бобров. — Слышите, шеф?
— Только не убивайте меня! — тихо попросил юноша. — Прошу, не убивайте! Я могу уехать, прямо сейчас! Я уеду, и никто ничего не узнает! Только не убивайте, мать не переживет!..
— А вы только не плачьте, — попросил Максим Вавилов. — Терпеть не могу, когда дети плачут! Вы в комнату пройдите. Пройдите, пройдите!
Не отрывая спину от стены, юноша бочком прополз крохотный коридорчик, нервно кося глазом на оперов, и все они оказались в комнате, где почти ничего не было, кроме мотоцикла, стоявшего прямо посередине.
Мотоцикл сверкал хромированным железом, усмехался отвратительными и страшными драконьими мордами, источал непередаваемо мужской запах бензина и масла, лоснился кожей сиденья. На полу возле окна на газетах были разложены инструменты, тоже сверкающие и тоже в идеальном порядке, а еще каска, нелепые наклейки, колесные спицы и какая-то мотоциклетная дребедень. Под батареей в уголку скатан тюфячок, и все. Больше в комнате не было ничего. То есть на самом деле ничего!
— Ты кто? — спросил Максим Вавилов, оглядев жилище. — Как тебя зовут?!
— Савченко Василий Игнатьевич.
— А паспорт у тебя есть, Василий Игнатьевич?
Юноша быстро кивнул.
— Покажи, — предложил Максим Вавилов.
Василию Игнатьевичу оказалось девятнадцать лет, и он прибыл из города Саратова, что на Волге-реке.
— Давно приехал? Из Саратова?
— Го.., год скоро, а что?
— Чем занимаешься в столице? Ну, когда голых покойников возле подъезда не находишь?