Отказ не принимается
Шрифт:
Я искренне надеюсь, что сейчас он не про очередные подарки.
Ну должен же Виктор быть хоть немного обучаем.
– Да, – соглашаюсь я. – Можете. Ускорить мое увольнение.
Карие глаза сужаются:
– Зачем? Чтобы ты вычеркнула меня из жизни так же легко, как ты поступила с моим номером в телефонной книжке? Чтобы ты была где-то там, где я тебя не вижу? Не могу с тобой поговорить, обнять, поцеловать, заняться с тобой сексом? Для этого?
– Да, – просто отвечаю я. – Я прошу вас уйти. Виктор
И как это ни прискорбно, и в прямом, и в переносном смысле.
Из-за того, что все это время Воронцов стоит практически недвижимо, подавляя меня лишь своей аурой, я немного расслабляюсь, и поэтому стремительный шаг в мою сторону происходит для меня внезапно.
Шероховатая теплая ладонь ложится мне щеку.
– Ты горишь, – другой рукой он стягивает заколку-краб с моих волос, и слабая коса рассыпается на волнистые пряди. – Сейчас я уйду. Но я клянусь. Ты передумаешь.
– Опять будете пугать, заставлять, покупать, шантажировать? – усмехаюсь я.
Виктор кривится.
– Я сам виноват, что ты обо мне такого мнения. И мне это исправлять.
Легкий поцелуй в лоб. Видимо, я действительно температурю, его губы кажутся мне приятно прохладными.
На секунду он стискивает меня в почти болезненных объятьях и быстро, словно боится передумать, уходит, оставляя после себя только аромат Тома Форда.
Я запираю за Воронцовым дверь и без сил падаю на пуфик под ключницей.
Мне очень стыдно.
Потому что я была рада его видеть.
Глава 62
Наконец напившись противной теплой кипяченой воды, которая по ощущениям не только не утоляет жажду, но и усиливает ее.
Удивительно, полезно пить теплую, а приятно – холодную.
С этой гениальной мыслью я добираюсь обратно до постели и, поплотнее завернувшись в шаль, отрубаюсь без задних ног.
Облегчение от того, что Воронцов не знает всей правды, перевешивает стресс, и сплю о тех пор, пока меня не начинает тормошить мама.
– Варь, Варя…
Я подрываюсь:
– А? Что? Вы уже пришли? Там гречка на плите… с подливой… Сейчас погрею…
– Да успокойся, – тормозит меня она. – Мы давно пришли и уже поели, и чай попили, и динозавров искупали…
Сажусь на постели, тру лицо и смотрю за окно.
Темно.
– А сколько сейчас?
– Десять вечера, тебе надо переодеться. Ты вся взмокла. Иди, а я пока комнату проветрю.
Плетусь на кухню и встаю как вкопанная на ее пороге.
Первая мысль – половину всего этого Тимке нельзя!
– Мам! – зову я, выходит не очень громко, но меня слышат.
– Чего мамкаешь?
– Ты зачем столько всего накупила? Тимоха пойдет сыпью…
– Это не я. Это какой-то хлопец в кожаной куртке привез. Сказал, что адресом не промахнулся. Там еще холодильник
Пазл в голове складывается довольно быстро.
Воронцов.
– Ничего не хочешь рассказать? – любопытствует мама, а я вздрагиваю. Напоминает вопрос Раевского, и я точно так же не хочу на него отвечать.
– Не о чем рассказывать, – делано безразлично пожимаю плечами я, но застываю над коробочкой с клубникой. Свежая ягода в это время года… И пахнет так, что рот наполняется слюной. Почти как летняя.
Мама просекает, что я увидела свою любимую клубнику:
– Я помыла, жуй давай. Тимке дала пять штучек только и таблетку. Но он еще апельсинов нарезался. Все равно завтра будет чесаться.
Мне ужасно стыдно доедать клубнику без Тимки, но ему и правда нельзя. Пусть уж лучше глаза не мозолит.
– И жижу эту из графина пей. И переодевайся, только в спальне я минут через десять окно закрою.
Мама отвлекается на зов Тимошки, а я сижу и тупо не могу оторвать взгляда от объеденных плодоножек клубники. Потом собираюсь духом и заглядываю в холодильник.
Господи! Виктор решил, что мы бедствуем, что ли?
Нам этого за две недели не съесть.
Особенно меня ужасает огромная туша на вид горбуши. На ее фоне стопки сыров и баночек с деликатесами просто теряются.
– Ты мне на рыбу глаз не клади, – ворчит вернувшаяся мама. – Я уже решила, что на уху, что на стейк, что засолить…
Брр-р… Ненавижу разделывать рыбу.
Я ее и пальцем не трону.
– Ты переоденешься или нет? – гонит меня мама. – И там тебе еще прислали. На ключнице лежит.
Действительно.
Лежит.
Точнее, лежат.
Пушистые мягкие носочки. Розовые с белым котиком на щиколотке.
В носу засвербело, и захотелось реветь, когда, нащупав в одном носке шуршащее, я достаю записку. Детский корявый почерк, текст явно перерисован со взрослого, потому что буквы «в» и «р» смотрят в разные стороны. «Выздоравливай, Варя».
Гад.
Ну какой гад.
Все-таки шмыгаю носом.
Переодевшись и все же натянув носки, я пью лимонно-имбирно-медовое нечто и думаю тяжелую думу.
Воронцов не отстанет.
И что с этим делать, я не знаю.
Не будь Тимки, я бы могла рискнуть, но так… слишком опасно.
Так ни к чему и не придя, я опять закукливаюсь спать.
Снится мне неожиданно какая-то непотребщина, и, проснувшись утром, я чувствую, что жарко мне вовсе не от температуры, а некоторых очень горячих видений, посетивших меня во сне. Очень уже реалистичными были поцелуи и прикосновения.