Откровение
Шрифт:
Томас поперхнулся слюной. Сожалеюще оглянулся на оставленный костер. Угли приглашающе багровели под серым пеплом, но калика, сытый и освеженный, шел быстро, почти бежал, и Томас лишь покрепче стиснул зубы.
Еще одна туча пронеслась, обгоняя других и рассыпая искры. Там, где эти горящие блестки падали, слышались сухие удары, на горных камнях вспыхивали короткие злые огни. Луна сияла огромная, мертвенная, с убийственным холодом свысока взирала на мир смерти.
Теперь свет был ярче, Томас рассмотрел подле камня, на который на миг опустился перевести дух, отпечатки гигантских
— Все. Долго сидеть на месте опасно.
— Думаешь, — пробормотал Томас, осматриваясь, — он успел позвать на помощь?
— Какая помощь... Он сам старался прибить нас втихую. Если бы заорал, сюда бы сбежались все черти, а ими кишит вокруг, сам видел. Но дрался молча!
Томас потащился, стискивая зубы, ибо в боку колет как ножом, одно-два ребра сломаны, на ногу хоть не наступай, калику слушал вполуха, сам разбирайся с загадками, к тому же пошли вдоль гигантских следов копыт, Томас невольно всматривался, наконец Олег озабоченно оглянулся:
— Не отставай, следопыт.
— Не пойму, — пробурчал Томас тоскливо, — не галоп, не рысь, не иноходь... Я думал, что в конях разбираюсь.
— Может быть, грунь, — предположил Олег, он даже не смотрел под ноги.
— Какая к дьяволу грунь! Копыта слишком разные. Я насчитал восемь! А конь все равно один.
Калика наконец изволил опустить взор, скользнул по отпечаткам:
— Так это Хермод скакал. Торопился освободить своего брата Бальдура. На Слейпнире, понял?
Томас озадаченно кивнул:
— Ага, ясно. На Слейпнире. За братом, тоже ясно. Но почему восемь копыт?
— Потому что восемь ног, — удивился калика.
— Степняк?
Калика пожал плечами:
— Вообще-то да... Их племя вышло из-за Дона, только не британского, а другого, азиатского. Но когда перекочевали на север... через всю Русь прошли!.. то из степняков стали настолько оседлыми, что на коней не научились садиться вовсе. Разве что Один все еще иной раз ездил на своем Слейпнире, да сыну Хермоду позволял изредка... А вот старший сын уже вовсе — не поверишь! — на двух здоровенных козлах.
Глава 7
Далекие удары тяжелых молотов раздавались справа и слева. Томас чувствовал, что не сколько разыскивают дворец Вельзевула — у дьявола обязательно должен быть дворец с множеством слуг! — сколько бредут наугад. Калика часто останавливался, а если делал движение рукой, Томас послушно нырял в щель, затаивался с мечом наготове.
Лунный свет был все так же слаб, но в этот раз темные фигуры чертей шли так близко, что Томас мог бы дотянуться до любого. Все в черных доспехах, настолько закопченных, что ни единого блика, вооружены топорами на длинных рукоятях. Только у двоих щиты, простые деревянные. Обтянутые кожей. Впрочем, он помнил из рассказов дяди, что у славного англа Спартака, который поднял восстание в Риме, щит был из ивовых прутьев, покрытых корой дерева, как и у всего его войска. Но сумели победить римские легионы, так что простое вооружение чертей-латников еще не говорит об их слабости.
Томас проводил долгим взглядом массивные фигуры. Шлемы тоже только у двоих, простые, без личин или бармиц, конечно — без гребня и перьев. У остальных настолько лохматые головы, будто рога торчат во все стороны.
— Не могу поверить... — прошептал Томас.
— Во что?
— Что эти мерзкие рожи некогда были гордыми ангелами в блистающих доспехах. Которых Господь низверг за гордыню сверкающим копьем на землю. Неужто хоть час терпел подле себя эти морды? Вон у того страшнее, чем у МакОгона!
В темноте пробурчало:
— Низвергли, может быть и светлого... разве что с пятнышком размером с маковое зернышко, а здесь во злобе и жажде отмщения такое наплодишь... Да и сами низвергнутые... Злоба да жажда расквитаться могут еще и не в таких чудовищ превратить! Помню, один мудрец... его считали мудрецом, когда возжаждал отомстить одному из владык, в такое превратился... Человек и то опускается, а что хочешь от черта?
Когда дробный перестук копыт удалился, Томас предложил:
— Рискнем короткими перебежками от меня до следующего дуба?
Калика чему-то хмыкнул, сказал загадочно:
— Люблю людей в доспехах. Такое от них слышишь... Ладно, только по краю котлована.
Снизу поднимался тяжелый запах пота, испражнений. Стук превратился в неумолчный грохот, почва постоянно тряслась. Лунный свет серебрил вершины камней, а в самом котловане было темно. Они долго лежали, всматриваясь до боли в глазах, уже плавали цветные пятна от напряжения, наконец медленно стало проступать копошащееся месиво человеческих тел. Тускло поблескивали кирки, молоты, часто вспыхивали короткие багровые искры. Томас заметил, что калика вслушивается в доносящийся снизу шум, выуживая крики, слова, жалобы, стоны.
— Что-то понял?
— Ерунда, — отмахнулся Олег. — Это тритонисты, пальписты, левоходники...
— Что-то? Говори по-человечески.
— Я и говорю, разве не понял? Здесь собрали тех, кто поклонялся тритону, когда надо было поставить жертву протею. Еще тех, кто обошел храм Аспы слева, когда надо справа, кто небрежно затесал кол перед статуей Теплакенапа...
Голос рыцаря в темноте прозвучал так рассерженно, что Олег на миг увидел багровое свечение:
— Черт бы побрал... Какой тритон, какая Аспа? Этих несчастных все еще терзают?
— Как видишь.
— Но уже нет никакой Аспы!
— Как видишь, — повторил Олег, — никому не нужно прошлое. Как бы высокопарно о нем не говорили. Эти люди заброшены. Мир изменился, законы и мораль изменились... Их грехи даже ваша злая церковь не признает грехами, но они все еще терзаются в муках... И так будет.
— Но почему? — прошептал Томас возмущенно.
— А никому не нужно прошлое, — ответил Олег мертвым голосом. — Что бы ни говорили. Как и мы будем не нужны новому поколению. Как и те не будут нужны следующим...