Открытая педагогика
Шрифт:
Паника: Вечерняя репетиция «Полина — Жадов». Тут, пожалуй, неудача еще глубже, ядовитей. Тут я действительно оказался бессилен. И это в разобранных сценах! О, ужас! Актеры, как попугаи, выполняли схему, и я ничего не мог поделать. Раскачивать лодку боялся и лишь болта/i банальности… Вот тут-то мне показалась очень убогой вся моя методика. И я позавидовал покойному Андрею Александровичу Гончарову, который в подобной ситуации, как рассказывают, «размозжил» бы актеров, довел до бессонницы и этим, видимо, высвободил бы хотя бы их физиологическое подсознание. В общем, единственное мое оправдание, что это были вечерние, усталые часы. Но тогда отчего не отменил репетицию!? Кризис «маловолевой уговаривательной» режиссуры? Кризис бездейственной методики? Короче, нужно завтра, как ни в чем не бывало, искать новые ходы, кульминации, требовать, обманывать запутывать и т. д. Нужно обязательно реализовать накопления, которые есть. И, как это ни трудно, необходимо, как говорит А. В. Эфрос,
31 января. Видимо, невозможно разобраться в логике театра. Я ведь всерьез думал о поражении, всерьез настраивался на средненький результат, и вдруг все успешно, всерьез успешно.
2 февраля — день премьеры.
Поразительная победа! Как всегда, большой ценой, но победа. Успех и у главрежа, и у актеров, и у начальства, и у кассы театра. В чем же дело? Значит, все-таки методика правильная. Сработал «демократизм режиссуры» (выражение 3. Я. Корогодского). В итоге работа с актерами как с индивидуальностями оказалась правильной. Значит, методику нашу менять на какую-то другую (о чем начинаешь иногда думать в момент отчаяния) не следует. Ибо методика связана не только с определенными привычками, не только со своей индивидуальностью, но и с некими органическими закономерностями.
Профессиональные итоговые размышления после спектакля состоят, прежде всего, в том, что этюдная методика должна быть в начале, в середине и в конце процесса. В конце процесса — это разрешение актерам импровизировать уже на сцене. В самарском случае этюдная методика была очень важна. Прежде всего, в работе над сценами Полины и Жадова. Не забыть также два интересных момента работы с актером Владимиром С. над ролью Досужева. Один был где-то в начале репетиций. Помню, я долго мучил С. И, наконец, убедил его в том, что роль Досужева очень актуальна, что это очень современный человек но ощущению им обстоятельств жизни, но эмоциональным выплескам. Когда же я стал его мучить дальше, он вдруг во время репетиции, разозлившись, сказал мне: «Вы мне лишнее говорите, делаете слишком уж подробные замечания. Дайте мне сыграть. Вот я сыграю вам сейчас про сегодняшний день». И сыграл блестяще! Это был показательный случай.
Фактически актер попросил меня дать возможность сыграть этюд. Это было здорово. А во время второго премьерного спектакля был еще один интересный момент, связанный с С. Накануне я увидел, что сцена Досужева была какая-то стоячая, разорванная, и мне вдруг очень захотелось «действия», «сквозного действия», «внутреннего действия». Я обдумывал, как об этом сказать актеру. В итоге я попросил С. не о действии (я не сказал ему, что должно быть сквозное действие или внутреннее действие), а сказал о внутреннем движении в поведении этого человека, что вся сцена — единый выплеск тоски и боли, что Досужев хочет сбросить с себя гнет жизни и т. д. Сцена в спектакле прошла хорошо. Термин «сквозное действие» никак у меня язык это не выговаривал. Кстати, Вышневского я тоже просил о движении, о соединении и т. д., а не о действии. Итак, движение, темп, соединение кусков, среди которых, впрочем, могут быть и паузы, могут быть и моменты тишины — вот идеал. Например, эротическая пауза, которую можно еще развивать в дальнейшей жизни спектакля — пауза после слов Полины: «Ну что ты меня держишь? Захочу уйти, так не удержишь». Пауза, когда Жадов обнимает ее так страстно и так беспомощно… Короче говоря, необходимо осуществлять не сквозное действие, а, скорее, внутреннее движение, внутреннее соединение — вот к чему я пришел. В методике я склонился также к тому, что возможны моменты разучивания, теперь я не боюсь этого слова. Во время репетиций разучиванием слов, укладыванием слов в слух актеров я эффективно воспользовался дважды… Нужны обязательно моменты простого, негромкого, прозрачного текста, чередование сжатости и стремительности, с одной стороны, и замедленности — с другой. Оказались очень важными и индивидуальные репетиции, схожие с опытом В. И. Немировича-Данченко. Может быть, они не сработали слишком сильно, но это все-таки было существенное обогащение практической методики. Но, как это ни странно, при огромном количестве репетиций я не успел прорепетировать по-настоящему некоторые сцены и оставил их в спектакле этюдными, не создав, как учит А. В. Эфрос, четкой микроструктуры эпизодов.
Еще один момент, относящийся к методике. Всегда почему-то хочется, чтобы актеры записывали твои режиссерские замечания, но оказывается, это может быть по-разному. Исполнители главных ролей Ф. и Р. во время работы не записали ни строчки. Более того, Р. к предложению написать что-то о Полине отнеслась как-то даже брезгливо. И в то же время оба почти не забывали замечаний. Еще я убедился, что важно, как выражается А. В. Эфрос, идти иногда на внешние движения, чтобы возбудить внутренние… [44] Один из стратегических приемов: сперва вокруг какой-то сцены делать достаточно долго этюды, а потом взять и быстро ее поставить. Что мы и сделали.
44
Эфрос
…Через месяц, уже в начале марта 2002 года, состоялась премьера второго состава «Доходного места». Опять был значительный успех. Удача была, потому что удалось хорошо организоваться и спланировать работу таким образом, что в пять дней я провел тринадцать репетиций. А по педагогике запись такая: «Нужно не только ощущать актерскую индивидуальность, что очень важно, но важно также видеть их, актеров, мастерство. У каждого актера есть свое мастерство, с которым и нужно соотноситься: сотрудничать или бороться. Вот, например, характерный случай был с актером М. Я видел его плюсы: стать, голос, неплохой набор красок, который он мог предложить. Но видел и его минусы — понимание им роли, как смены статических красок или состояний, его рабскую зависимость от текста. Видел, что он «сыграть» понимает, как «сказать». И что он оперирует набором заготовок. По этим элементам его мастерства я и пытался бить. В таких случаях, конечно, очень важно уметь сбивать с мастерства, «запутывать». «Запутать» его так, чтобы он растерялся, оказался в голом, то есть в этюдном состоянии. Нужно иметь приемы, чтобы «снимать» мастерство, освобождать от тяжести, вязкости, замусоренности и т. д. На заключительной беседе с актерами я просил их поклоняться не мастерству, а содержанию, не уставать углубляться в содержание ролей, не канонизировать мастерство — ни большое мастерство, которое есть, скажем, у опытных артистов М. и И., ни начатки мастерства, как у Юры М. или у Ларисы С. Просил не бояться работать без мастерства, без театральных представлений о процессе, терминов, саморежиссуры и т. д. Просил не смотреть на себя со стороны».
Что касается общего методического итога работы в Самаре над «Доходным местом», он, конечно, состоит в сочетании этюдности с другими приемами и методами работы: этюдиость и разучивание текста, этюдность и мизансцена, этюдность на всех этапах работы, в том числе этюдные инъекции во время уже поставленного и идущего спектакля.
Новый опыт — «Chekhovs jokes» («Шутки Чехова»), спектакль в «Classic-theatre» в Вашингтоне с американскими актерами. Не стоит преувеличивать экзотизм этого предприятия. Мол, Америка… Вашингтон… необычайно… В конце концов, Вашингтон с его величественным вокзалом, аэропортом, замечательными музеями и парками, Белым домом, Капитолием и Пентагоном был за стенами. А мы работали в обыкновенном небольшом театре, с нормальными, обыкновенными милыми шестью актерами. Тем не менее, все, что я говорил, было для актеров ново, странно, неожиданно, интересно, иногда даже восхитительно, а порой и раздражительно… В Вашингтоне я тоже, разумеется, практиковал этюдный метод, но тут были новые нюансы. Надо сказать, что контакты с актерами начались у нас еще до начала репетиций — репетициям предшествовал, как это у американцев принято, отбор исполнителей. И, разумеется, изучая претендентов на роли, я им давал всякие этюдные задания. Но вот начались репетиции, и тут я решил начинать как раз не с этюдов, а с читки. Правда, по ходу дела я все время повторял, don't act, т. е. не играть. Примитивное, на первый взгляд, замечание «не играть!» для кого-то оказалось эффективно, для кого-то не очень, во всяком случае, проблема была поставлена — don't act.
Такое простое замечание, как «не играть», такую просьбу, такое уговаривание, я использовал и в дальнейших своих режиссерско-педагогических работах. Эту идею обычно выдвигаешь актерам как новую, только что возникшую. Иногда скажешь, сделав перед этим все необходимые комплименты по поводу сыгранной сцены, мол, у вас получается, все неплохо, но давайте, мол, сделаем такой вариант: (так и скажешь — вариант) попробуем ие играть, а только лишь воспринимать все, что происходит, все, что происходит в этом эпизоде на площадке и в воображении персонажей… Этот простой совет обычно срабатывает.
Итак, прочитав оба чеховских водевиля — «Предложение» и «Медведь», — мы, как обычно, стали делать этюды — сперва с актером Джозефом на вход Ломова в «Предложении», потом на конфликт между Натальей и Ломовым (Рената и Джозеф). И вот интересный в методическом отношении момент: я попросил Ломова сыграть так, чтобы внутри у него происходил спор двух людей: один — за женитьбу, другой — против. И чтобы оба рассуждали вслух… Также полезной оказалась и раскрутка роли Натальи через ее физическое самочувствие.
После нескольких этюдов мы сели за текст уже более плотно. Я просил не читать слова ролей вне видений. Также мы уточняли переходы и переходики от куска к куску, от кусочка к кусочку. Потом — снова этюды. Попросил актрису сделать ассоциативный этюд на ситуацию «Выходить замуж — не выходить замуж». Она сделала очень сильный этюд из своей жизни. Он назывался «Письмо», и сразу после этого мы попробовали сцепу, где Наталья кричит: «Вернуть», т. е. вернуть выдворенного жениха. Это получилось у Ренаты с большой тоской и нежностью.