Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
На другой день после школы Шурка не утерпел, вернулся к избушке бабки Ольги. Расклеенные по стенам книжки Миши Императора донимали, не выходили из головы. Все-таки которые листочки можно было прочитать, зря он этого не сделал вчера.
Почесывая одну босую ногу другой нетерпеливой босой ступней, Шурка долго бродил возле избушки, терся в трухлявом простенке у окошка. Никто нонче тут не выл, не разговаривал, не чутко было даже шороха. Будто все спало, как в мертвом королевстве.
Осмелев, Шурка живо управился на крыльце со знакомой щеколдой, прошмыгнул в сени, схватил пустые ведра и сбегал на колодец. Он нарочно гремел старыми, худыми ведрами, переливая воду в ушат, но бабка не выглянула,
Дверь слабо, без скрипа, подалась. Он сам не заметил, как очутился за порогом.
Так же, как вчера, горько — сладко пахло можжевельником. В оконце пробивался вечерний свет, но был он нынче синий, и все вокруг мертвенно и холодно синело.
На шестке грелась дымчатая кошка почти что в обнимку с щербатым чугунком. Кошка удивленно раскрыла круглые глаза, толкнула мордой щербатый чугунок. «Смотри-ка, опять этот мальчишка здесь, — как бы сказала недовольно кошка. — Что ему у нас нужно?» Чугунок промолчал, потому что чугунки любят болтать, только когда в них варят картошку или щи. Кошка немного подумала и презрительно зажмурилась. «Теперь меня ногой не достанешь, — говорил ее сонно — ленивый, независимый вид. — И вообще не больно задирайся, — я тут хозяйка, домовничаю, разве не видишь?»
Незваный гость, разумеется, все видел и понимал. Он уважительно, на пальчиках, обошел шесток, кинул тревожный взгляд на кровать.
Кудельная коса не свисала до пола, и не видно было голубенькой жалкой ленточки, завязанной узелком. Кумачовая подушка провалилась глубокой ямой, на дне ее лежала голова спящей Королевны Насти.
Экая удача, никто не помешает!
Не теряя времени, Шурка принялся за дело. Ближе и удобнее для чтения оказались наклеенные на стене, возле оконца, листочки про графа Монте — Кристо. Шурка с жаром и трепетом познакомился с новым своим приятелем и без промедления влез в его несчастную шкуру, сам стал безвинным узником мрачного замка Иф, высившегося на скале в море. Он хотел умереть от горя, не пил и не ел, отощал, как Кикиморы. Потом его осенило, что он может убежать. Он рыл потайной ход черепком разбитого кувшина и ручкой кастрюли, встретился под землей с другим заключенным, старым безумным аббатом Фариа, тоже пытавшимся удрать из замка. Этот сумасшедший был почище Оси Бешеного, соображал больше, чем о грибах и удочках.
Читать Шурке приходилось, как говорится, с пятого на десятое, по известной милости бабки Ольги (припомнят ей черти на том свете издевательства над книжками!), он скоро добрался до самого главного: старикашка Фариа не зря торчал в замке Иф, он владел сногсшибательной тайной клада кардинала Спады. Он охотно поделился тайной с Дантесом — Шуркой и, сделав это доброе дельце, скоропостижно умер, чтобы не мешать, нe мельтешить зазря в листочках, над которыми и без того приходилось ломать голову и о многом догадываться.
Но так как в выпусках, как заметил давно Шурка, ничего не писалось лишнего, пустяшного, как в других книжках, больно-то рассусоливать было некогда, тайна нагромождалась на тайну, убийство следовало за убийством, и все запутывалось, однако очень ловко, с намеками, можно все понять, даже если читать с конца, — то Шурка вскоре простил бабке Ольге ее невольные прегрешения, взял обещанных чертей обратно. Он даже подумал, что не так уж плохо, что листочки прилеплены на стену. Читать надо только половину — скорее все узнаешь и примешься за другие выпуски.
Если бы не приходилось задирать голову, Шурка был бы совсем доволен. Но тут он вспомнил дельный совет бабки, воспользовался им, притащил к стене скамью, забрался повыше, и все наладилось как нельзя лучше.
Он не стал много горевать об умершем аббате, скорей полез в похоронный мешок вместо мертвеца. Явились два тюремщика и поволокли его из камеры. Бедный Дантес — Шурка ожидал, что его вынесут за ворота замка на кладбище и он как-нибудь вырвется на свободу. Но тюремщики привязали к мешку тридцатишестифунтовое ядро и бросили мешок со скалы в море.
От неожиданности и страха Шурка ахнул и полетел… к счастью, всего — навсего со скамейки на пол.
Тут события продолжались уже наяву.
— Ушибся? — спросила с кровати Настя, будто она и не спала и все видела.
— Н — не — ет… — пробормотал Шурка, дивясь и потирая коленку.
— Чего же ты там, на стене, вычитал? Расскажи! Шурка охотно и вдосталь почесал языком.
— Значит, не одна я несчастная на свете, — заключила Настя с какой-то радостью. — Я и то гляжу на потолок, на картинки, и все думаю: что же это такое?.. Мамаша нарочно расклеила картинки, для меня. Гляди, слышь, Настенька, забавляйся, не скучай… А чего тут веселого — не пойму. Режут, убивают людей… Зачем? Неужто нельзя жить по — другому? Без крови?.. Вот ты рассказал — страсти-то какие! Ах ты господи, сколько горя на земле! Читай, Шура, вслух, что же там было дальше? — засвистела, заскрипела Настя, высовывая белый нос из кумачовой ямы. — Неужль парень потонул? Экий бедняга… хуже меня!
Вот каким образом, неожиданно для себя, Шурка сделался чтецом в избушке бабки Ольги.
Он имел теперь полное право в любое время, когда бывал свободен, вывертывать, ломать шею, кособочиться сколько влезет, сидя на корточках или став на скамье на цыпочки, задирать голову до ломоты в затылке, шныряя ненасытными глазами по серым, с пятнами высохшего клейстера, листочкам. За это великое право он обязан был бормотать под нос все, что ему удавалось выудить из выпусков Миши Императора.
Вначале его немного тяготило чтение вслух. Он привык глотать книжки молча — работенка так шла скорее. Пока выговариваешь иное длиннущее, непонятное слово, глазами пробежишь десять. Но потом он приспособился пропускать трудные слова, заменять другими, покороче и попроще, и, хотя язык все равно уставал, зато можно было, отдохнув чуток, молоть им потом без стеснения, сколько хозяину угодно, догадываться, прибавлять от себя, выдумывать, — Настя всему верила.
— Эвон как, скажи пожалуйста!.. Ой, девоньки, что делается, подумайте, — возбужденно скрипела она и торопила Шурку: — Ну, дальше-то, дальше что?.. Читай громче, Шура, милый! Ради Христа, читай, не ленись, не томи душу!
Когда Настя узнала, что невеста не дождалась Дантеса, вышла замуж за проклятого обманщика Фернана, — она расплакалась.
— И подождать не могла… выскочила, до чего бесстыжая!.. Не любила она, хороводила парня попусту, вот что, — заключила Настя, всхлипывая. — Не будет ей счастья в жизни, изменщице, наперед говорю — не будет… Кабы любила, нешто позарилась бы на другого? Господи, да я бы, кажись, до смерти своего жениха, ненагляду, ждала, раз он мне пришелся по сердцу!
Помолчав, приказала:
— Читай, Шура, про другое. И знать не желаю стерву… чтоб ей сдохнуть с муженьком!
— Конца нету. Должно, листочки на потолке… не достать, — признался Шурка.
— И пес с ними… Ты мне про счастливых, про богатых читай. Горем-то, нищетой я ой как сытехонька… по горлышко.
Шурка перебрался к голбцу, на котором жил — поживал с легкой руки бабки Ольги знаменитый разбойник Ганс Найденов, прозванный Красной Сатаной, а по соседству с ним, за печкой, орудовал страшным своим топором палач города Берлина. Тут с первых строк оказалось вдоволь всякого добра: и ужасов и золота — кому чего желательно, только развешивай уши, — и Настя осталась довольна.