Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
Солнце жгло непокрытую голову, пот выступил на висках и загривке, ворот рубашки стал мокрый и тесный. Он расстегнул ворот, утерся рукавом. Устав держаться на корточках, принялся ползать на коленках и, наконец, уморившись, плюхнулся в земляничник.
Он не заметил, как набирушка оказалась почти полной. Высыпать в корзинку не стоило, Лубянка могла пригодиться под грибы. Теперь следовало на верх банки набрать, по обычаю, отборных ягодок, самых лучших. Но ломило загорбок, пальцы потеряли быстроту и ловкость, роняли ягоды в траву. Пора отдохнуть.
Шурка выпрямил спину,
На орешник прилетела синица, уселась поудобнее на рогульке, принялась чистить перышки, насмешливо поглядывая на Шурку бисерным глазом. «Экий глупый, — наверное, думала синица, — хотел землянику до ягодки обобрать! Попробуй-ка, вон ее сколько, на всех ребят хватит». И Шурка согласился с синицей.
За кустом, лежа на животе, Анка губами срывала ягоды. Деревянная чашка была у нее насыпана стогом. Шурка стал реже класть землянику в набирушку, а чаще в рот, выбирая ягоды покрупнее и покраснев. Он обнаружил, что самые вкусные, сладкие — это темные, перезрелые, засохшие на солнце земляничины. И не торопясь принялся охотиться за ними.
— Иди ко мне, — позвал он Анку. — У меня ягод уймища.
— И у меня уймища, — откликнулась Анка.
Они стали разговаривать, аукаться с ребятами, которые разбрелись по перелогам.
С сосны на сосну перемахнула векша*, распушив рыжий хвост. Шурка не утерпел, запустил в векшу палкой. Потом его внимание привлекла пестрая птичка, кружившаяся над кустом малинника. «Наверное, тут у нее гнездо», сообразил Шурка и сказал об этом Анке. Они попробовали искать, перецарапались, обожглись крапивой, ничего в кусте не нашли и бросили поиски. А птичка все кружилась, беспокойно и сердито чирикая. Она кинулась им под ноги, побежала, спотыкаясь, по траве, трепеща крылышками, как подбитая.
— Уводит… а, хитрая! — воскликнул Шурка с досадой.
Пошел от малинника прочь, запнулся за моховую кочку и у самой земли увидел гнездышко из сухой травы. В пуху лежали три голенастых, слепых, большеротых птенчика. Они беспрестанно разевали розовато — желтые рты.
Шурка посмотрел на птенчиков, потонувших в светлом пуху и перышках, посмотрел на тугой клубочек травы, почему-то вспомнил Катькину домушку, и у него пропала досада на пеструю птичку.
Как-то чувствует себя Растрепа? Не видать ее что-то на перелогах. Наверное, забрела в чащобу, бродит одна — одинешенька и плачет…
Шурка позвал Анку, и они долго на корточках сидели перед кочкой, не смея дотронуться до гнезда. Поправили каждую лапку мха и отошли на цыпочках.
— Во — олк! —
Шурка струхнул не на шутку, схватился в кармане за спички.
— Где? Ври!
— Во — он подбирается… Ай, ай!
Но это оказалась Быкова собака, бурая, тощая, с облезлым хвостом.
— Милка, Милка, — поманил ее Шурка.
Но Милка, видать, сама испугалась больше, чем ребята. Поджав куцый хвост, она перемахнула в два прыжка перелог и скрылась в кустах.
— Давай искать грибы, — предложил Шурка, пристально вглядываясь в лес и прислушиваясь.
— Давай.
Грибам полагалось расти под самыми большими березами и осинами, в глухих, потаенных местах. И Шурка повел Анку в дальний конец Голубинки, в чащу леса.
Пастух Сморчок рассказывал, что грибы, особенно белые, «коровки», как называли их ребята, не любят человеческого глаза, прячутся от людей во мху, белоусе, под хвоей и старыми листьями. И если найдешь гриб, посмотришь на него и не возьмешь, все равно он больше расти не станет, зачервивеет, сгниет. Вот как гриб не переносит чужого глаза.
Обо всем этом Шурка рассказал Анке.
— Ну, попадись мне грибок, я не оставлю, — сказала Анка, отдуваясь от жары и усталости. — Мамка скусную яишню с грибами жарит. Ты любишь?
— Да.
— А в сметане?
— Эге. С картошкой и луком.
Анка облизала губы.
— Найдем по грибку — и домой. Я поесть чего-то захотела. Ладно?
Шурка не ответил, становясь рассеянным.
Они вошли в чащу, и Анка сразу притихла. Здесь было сумрачно, холодновато. Пахло прелыми листьями и сырой землей. Трава росла редкая, бледная. Под березами и осинами курчавился мягкий, влажный мох, а под соснами темнели груды сухой, колкой хвои. Появились комары, назойливо запищали над самым ухом. Пришлось отмахиваться веточкой.
Сумрак сгущался. Каждый сучок под ногой стрелял. Анка вздрагивала, жалась к Шурке, пугливо озираясь. Только на прогалинах, пестрых от теней и солнца, все зеленело, как на перелогах; цвели фиалки, белые и сиреневые, похожие на игрушечные раскрашенные елочки; летали стрекозы — сковородники, блестя своими стеклянными крылышками, порхали бабочки, жужжали шмели, и дышалось легко.
Грибов что-то не попадалось. Да Шурка не очень внимательно и разыскивал их. Он больше смотрел не под ноги, как полагалось, а по сторонам, вытягивая длинную шею, прислушивался, ускорял шаги, становясь все беспокойнее и беспокойнее.
— Да куда ты торопишься? — взмолилась Анка, продираясь за Шуркой через густой орешник. — Грибов нету… Тут одни волки. Пойдем обратно.
— Увязалась, так молчи, — пробурчал Шурка, неизвестно из-за чего раздражаясь.
Он поднес ладошки ко рту.
— А — у… Яш-ка — а?
— А — у–у! — откликнулся неподалеку Петух и засвистел. Отозвались в разноголосицу еще кто-то из ребят.
Шурка оживился, побежал на свист и крики.
Возле старой изгороди, за которой шли Глинники и выгон, поджидали Яшка и Аладьины ребята, нагруженные земляникой.