Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
— Молочка бы парного испить! — вздохнул он. — Твоя мамка ходит на полдни корову доить?
— Нет.
— Разве нам самим попробовать подоить?
— Да она бодается, корова-то.
— Ничего, мы ее за рога ремнем к сосне привяжем.
— Мамка, пожалуй, заругается… Знаешь, — сказал Шурка с воодушевлением, — а ведь я на перелогах грибов нашел целое стадо!
— Ну? — оживился Петух, забывая про молоко. — Где же они у тебя?
— Анке отдал.
— Вот дурак!
— Да
— Айда! — быстро поднялся на ноги Яшка, прощаясь нежным взглядом с трубой, торчавшей у Сморчка под шапкой.
Они тронулись, но в поле им повстречался Колька, одинешенек, со свежей царапиной во всю щеку и пустым стаканом. Шурка сразу повеселел и изменил план.
— Не стоит, Яша, тащиться на Голубинку, — ласково сказал он. Наверное, Анка все грибы обрала. Пойдем-ка домой… В Баруздином омуте искупаемся еще разик. Там и водицы напьемся через рубаху. Наклохтыши не попадут.
Труба теперь была далеко, и Яшка не возражал.
Шурка подскочил к Кольке и радостно — насмешливо спросил:
— Это кто же тебя так разукрасил?
Колька Сморчок не ответил, засопел и побрел на выгон к отцу, катя перед собой по траве пустой стакан.
Шурка посмотрел, как толкает Колька ногой стакан, как он блестит на солнышке, напоминая светлую жестяную банку, и совсем развеселился.
Глава XVI
ОТЕЦ
Отца ждали из Питера, как всегда, перед сенокосом, в канун престольного праздника тихвинской божьей матери.
Недели за две стал Шурка готовиться к встрече, запасаясь первыми грибами и ягодами. Он прятал добычу в сенях, за ларем, в прохладном месте. Но от долгого лежания грибы и ягоды все равно портились, приходилось заменять их свежими.
Все чаще и чаще, прибираясь по дому, мать пела грустные песни. По ночам она ворочалась в постели, вздыхая и крестясь, мешая Шурке трепетно мечтать об ежегодном отцовском подарке.
В избе было душно, кусали блохи. Шурка сползал с кровати на пол, впотьмах подстилал что-нибудь в углу и долго лежал с открытыми глазами, представляя себе приезд отца. Засыпая, он видел ружье, стреляющее заправскими пульками. «Дай бог, чтобы тятя привез мне ружье», — молился он.
Последние дни тянулись так медленно, что Шурка, не вытерпев, торопил их, срывая кряду по два листка на календаре. Он быстро добрался до желанного числа, обвел его угольком и ждал — вдруг сегодня приедет отец.
— Глупый! — смеялась мать. — Сегодня понедельник, а поедем встречать в пятницу. Врет твой календарь.
— Почему?
— Так ведь бумажка на календаре
— А зачем день длинный?
— От господа бога так положено. Вишь, зимой-то ему, солнышку, холодно было, оно живехонько по небу и бегало, грелось. Не успеешь встать, печь истопить — глянь, вечер, солнышко закатывается… Ну, а теперича светло, тепло, солнышко и не торопится, гуляет себе по небу сколько хочет. Оттого и день длинный, ровно год… Как говорят — заря с зарей сходятся, здоровкаются.
— Я видел… Лучше бы они не здоровкались, — вздыхал Шурка.
Да, мать, против обыкновения, была права. Действительно, листики у календаря махонькие, а день ого какой длиннущий — до обеда раз пять есть хочется.
Шурка смирился, бросил календарь и терпел бесконечные июньские дни, как мученик.
Но вот рано утром, не в обычный час, разбудила Шурку веселая мать.
— Вставай, сонуля… проспишь батьку-то!
Шурка вскочил, плеснул пригоршню воды в заспанное лицо, надел чистую, припасенную еще с вечера рубашку, штаны, надвинул по самые глаза картуз.
— Поешь, — приказывает мать. — Кусков с собой я тебе не дам.
На столе, застланном пахучей новой клеенкой, шипит и фыркает самовар, начищенный накануне толченым кирпичом. В избе по — праздничному прибрано. Полосатые дерюжки разбежались по чистому полу. Кот Васька сидит на пороге и намывает гостей. А под окошком брякает колокольцем Лютик, запряженный, надо быть, в просторные дроги.
Не снимая картуза, Шурка, обжигаясь, глотает чашку чаю, кое-как управляется с куском редкостного белого пирога и поминутно торопит:
— Опоздаем… Да мамка же!
Поглядывая на часы, мать волнуется не меньше Шурки, но скрывает это и пьет шестую чашку китайского чая, утирая полотенцем румяное веселое лицо. Волосы у матери причесаны гладко и смазаны щедро «боговым» маслом. Праздничная, цветистая кофта топорщится на груди, а шерстяная, до пят, юбка так и шумит.
— Дожили, Санька, слава богу!.. Отец едет. Стосковались…
Мать истово крестится, поднимая лучистые глаза на божницу.
— А братик где? — спрашивает Шурка.
— К сестрице Аннушке снесла. Понянчится, пока мы ездим.
Наскоро перетирает посуду, заглядывает в печь — там припасено для отца незатейливое деревенское угощение. Хотя на улице жара стоит смертная, мать приносит из чулана пропахшую нафталином ковровую шаль и, глядясь в зеркало (чего никогда не бывало), накидывает ее на плечи.
— С богом, поехали, Санька!
Шоссейка пылит нескончаемыми семью верстами. И никак не доедешь до того места, где побледневшее, почти белое от солнца небо падает на землю.