Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
И почему-то сразу стало мало радости у Шурки, пропало оживление, а беспокойство увеличилось. Он не мог сидеть на изгороди, болтая ногами, как это делали друзья, отдыхая от праведных трудов. Он все бродил, присаживался на жерди и соскакивал, продолжая тревожно оглядываться.
Ребята хвастались, что выгнали зайца, змею убили, черную, почитай с аршин, а земляникой прямо объелись. Грибов никто не нашел. Судили — рядили: где они могли быть?
— Наверное, грибы съели… волки, — предположила Анка.
Яшка схватился за живот и покатился по траве.
— Ой, умру, умру! Ой, ой! — хохотал он, валяясь.
И Аладьины ребята хохотали над Анкиной глупостью.
— Где ты видела, толстуха, чтобы волки грибы ели?
— Ну, не волки, так коровы, — поправилась Анка, сообразив, что хватила через край. — Они, коровы, шляпки жрут, а корешки оставляют.
— Коровы — другое дело. Да ведь и корешков не видать… И коровы пасутся эвон, на выгоне, не на Голубинке.
— А где же Колька? — спросил Шурка, не слушая болтовню и говоря не то, что ему хотелось.
— К отцу, поди, ушел, — равнодушно ответил Яшка. — Слушай, братцы, пройдем еще через — скрозь Голубинку — и на выгон, к Сморчку. Он в дудку даст поиграть. Идет?
Ребята уходили кто куда, а Шурка не спросил главного, язык не поворачивался.
Он взглянул на Яшку и, приневоливая себя, как бы между прочим, небрежно заметил:
— Слушай, как бы не заблудилась эта… Растрепа. — И проворчал недовольно: — Наживешь греха с проклятыми девчонками!
— Да она на перелогах осталась, — откликнулся Петух. — Ее ремнем от ягод не прогонишь, обжору.
Шурка закружился по траве и в приливе буйного, необъяснимого веселья проделал самый опасный фокус: раскачал за проволочную дужку банку с земляникой и два — три раза перекинул в воздухе набирушку вверх дном. Ни одна ягодка не упала на землю.
— Пошляемся немножко — и к Сморчку. Да, Яшка? — крикнул он.
Он не прочь был развязаться с Анкой, но та прилипла, не отставала. Положим, она не мешала веселиться. Бог с ней, пускай бродит, не жалко.
На этот раз Шурка двинулся опушкой чащи и грибы искал более старательно. И хотя Лубянка пустовала по — прежнему, веселья не убавлялось. Он прятался за кусты, пугая Анку волчьим воем, гонялся за бабочками, хлестал прутом цветы, свистел и пел все громче и громче, возвращаясь к перелогам. Точно он кому знак подавал: «Иду к тебе! Иду!»
И вот они, миленькие перелоги, — в белых ниточках березок, в можжухах и малиннике. Выискивая земляничник и еще чего-то, Шурка обежал крайнюю полосу и, совсем не думая о грибах, увидел их. На мшалом пригорке, на самой жаре, расположилась целая семейка молодых подберезовиков.
— Три… пять… шесть! — шепотом считал Шурка.
У него задрожали руки. Черноголовые, коренастые, два больших, ровных, остальные меньше и меньше, лесенкой, грибы просились в Лубянку.
За спиной послышались вздохи и частые шаги Анки.
Быстро опустившись на коленки, Шурка жадно, обеими руками, потянулся за грибами, невольно кидая взгляды по сторонам — не притаился ли где еще поблизости второй заветный табунок?
И обомлел… Под кустом вербы лежал на спине Колька Сморчок, а Катька, наклонясь над ним, кормила его ягодами из своей светлой банки.
Шурка не тронул грибы, встал с коленок и побрел к выгону. Он слышал, как Анка вслед за ним наткнулась на подберезовики, ахнула, взвизгнула от радости, потом запыхтела, умолкла и через минуту догнала его, выхваляясь, что нашла кучу грибов и яишня теперь будет важная.
— Отвяжись ты от меня… отрава! — зашипел Шурка, не оглядываясь.
Анка обиделась и отстала, пошла домой.
Шурка выбрался на дорогу, поплелся по ней, залезая свободной рукой в банку — набирушку. Сам того не замечая, он брал землянику по ягодке, кидал в рот и не чувствовал сладости, так ему было горько, нехорошо…
Глава XV
ПАСТУХ СЕРДИТСЯ
Дорога привела на выгон.
Был полдень. Коровы лежали пятнистыми буграми в скудной тени обглоданных кустов. Овцы сбились в кучу на самом солнцепеке и казались живой, свалившейся с неба дымчато — седой тучей. Телята и нетели, спасаясь от оводов, забрели по брюхо в глинистое болото и стояли там в молочной воде, обмахиваясь хвостами. Один бык Шалый, гроза ребят, очкастый, блестяще — черный, словно намазанный маслом, бродил по выгону и рыл короткими сильными рогами луговину. Вся земля на выгоне была рябая, в сухих коровьих лепешках и окаменелых отпечатках копыт.
Полем, напрямки, шли — торопились бабы с ведрами и подойниками. Кое — где на выгоне, под кустами, начинали звенеть невидимые струи молока. Слышались сдержанно — строгие окрики:
— Стой!.. Говорят тебе, баловница!
Пахло нагретой землей, навозом и парным молоком. Солнышко жгло нестерпимо. Шурка видел вокруг себя знойный, струящийся прозрачным серебром воздух.
На обычном своем месте, под ивой, завтракал хлебом и зеленым луком Сморчок. Возле него сидел на разостланном носовом платке Миша Император, играя тростью, зажатой между коленями. Одет он был попроще, чем в день приезда из Питера, но все-таки необыкновенно красиво — в тонкую, льняного полотна, вышитую малиновыми крестиками рубаху, туго стянутую шелковым поясом с кистями, в клетчатые широкие брюки, из-под которых выглядывали тупые, модные носки парусиновых башмаков. Белый, с лакированным козырьком картуз качался на трости.
Яшка и Аладьин Гошка, завладев Сморчковой трубой и кнутом, потихоньку забавлялись. Шурка присел к ним и тоже немного развлекся.
— Не жирно живете — с, — снисходительно сипел Миша Император, поглаживая ладонью прямой, как языком прилизанный пробор соломенных волос.
— Не жирно, — соглашался Сморчок.
— Что ж не кушаете по избам, по очереди, как другие пастухи?.. Сытнее животу — с. Нет?
— Да у меня их семеро, животов-то, — объяснил Сморчок, с треском круша сухую корку желтыми крепкими зубами. — Один набьешь — другие пустыми останутся… Не годится, травка — муравка, надо поровну.