Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
— Райская жизнь, — равнодушно согласился пастух, высматривая что-то в небе. — Одно скажу тебе, Михайло Назарыч: смотри, горлышко у тебя будто сипеть начало, а?
— Какие глупости!
— Глупость действительно большая… Не вылечишь, травка — муравка, грустно промолвил пастух, и на лицо его упала печаль, да так и запуталась там, в белесой шерсти осталась.
Шурка ничего не понимал. Богатство Миши Императора, его необыкновенная жизнь не произвели на Сморчка никакого впечатления. Он не только не восхищался
Сморчок поправил шапку у себя под головой, заломил дремучие брови.
— Человек — украшение земли… А она, матушка, — украшение человека, — задумчиво, словно рассуждая сам с собой, проговорил пастух. Зла в нас много. Иной раз кажется — конца — краю не будет злу-то. Горы!.. А раскинешь умом: да ведь и горы своротить можно. Пожелать только надо, всем миром навалиться… Опять же примечай, как ладно все на земле устроено. Кажинная травка живет и свое счастье — радость имеет… Так неужто одному человеку беда на роду написана?!
Шурка слушал, и эти грустно — ласковые, торжественные слова волновали его, будто пастух играл на трубе и она выговаривала песню. Ему представился Сморчок, каким он бывал в первый день пастьбы: нарядно — белый, праздничный, властный. Все слушаются его — коровы, бабы, ребята. Вот он ведет народ к горе, упирается в нее, как дядя Родя, плечом, мужики подсобляют ему, и гора сдвигается с места.
— Не должно быть в мире зла — вот какая притча. Стало быть, и в людях оно необязательно… Душа к добру тянется, к справедливости… Ну, а душа — всему владыка. Душа, братец ты мой, все сделает, коли захочет.
Сморчок повернулся на бок, приподнялся на одном локте и долго смотрел по сторонам посветлевшими глазами.
— Благода — ать!.. — вздохнул он, запуская обе пятерни в лохматую бороду, подергал ее, посмеялся тихо и опять лег на спину. — Вот она, радость несказанная… подле тебя. Живи — веселись! Не греши душой! воскликнул он, подмигивая кому-то в небе, должно быть самому богу. — А уж какое тут веселье… Видал я таких ухарцев… Главное, жениться не надо.
— Э — а–а — х… — зевнул парень, не слушая, и стал жаловаться на скуку смертную.
Потом принялся хаять деревню. Он назвал мужиков серыми валенками, а баб — грязными коровами. Ему все не нравилось: и словом перемолвиться не с кем, люди какие-то живут необразованные, газет не читают, про сыщика Ника Картера или, допустим, про «Пещеру Лехтвейса» и не слыхивали… И дома чисто собачьи вонючие конуры. И пылища везде, не приведи бог, хоть раз десять на дню штиблеты чисти. И сесть благородно негде — весь перезеленишься, перепачкаешься.
Сморчок пошевелился, заурчал, как растревоженный
— Уйди… — глухо сказал он, не открывая глаз.
Ребята переглянулись, насторожились.
— По уши в дерьме сидите — с, — продолжал Миша Император, презрительно кривя губы. — Ползаете, вон как мухи по коровьей лепешке — с.
— Уйди — и! — заревел, поднимаясь, Сморчок, как он кричал на коров.
Его так всего и трясло. Глаза у Сморчка потемнели и стали маленькими. Он потянулся за кнутом.
Миша Император вскочил, прихватив носовой платок. Мочальный кнут, извиваясь, полз по траве змеей.
Ребята испуганно шарахнулись в стороны, рассыпая из набирушек ягоды.
— Дикий вы человек — с, — просипел Миша Император, пятясь и обороняясь тросточкой. — И все ваши рассуждения глупые — с, — бормотал он, пожимая плечами и косясь на баб, доивших коров.
Кнут не мог уже достать до него. Он повернулся и не спеша пошел к селу, осторожно ступая по пыльной дороге и помахивая тросточкой.
— Тьфу… поганец! — плюнул Сморчок ему вслед и долго не мог успокоиться: ворочался с боку на бок, мял под головой заячью шапку, и все ему было неловко.
— А ведь Миша Император струсил, вот те Христос! — шепнул Яшка ребятам. — Из-за чего это взъярился Сморчок? Я чего-то не разобрал.
— И я не разобрал, — ответил шепотом Шурка, подбирая землянику. — А здорово бы грязным кнутом — по чистой рубахе!
— Да, здорово… Жалко, не вышло.
Аладьины ребята, Гошка и Манька, собрались домой. Пора было возвращаться и Шурке. Но ему не хотелось идти. Как только пропал в поле за поворотом дороги Миша Император, Шурка стал беспокойно поглядывать на зеленеющую вдали Голубинку.
— Пить хочется, — сказал он. — Хорошо бы еще ягодок поесть, а? Яша?
— Хорошо бы, — согласился тот, подбираясь снова к трубе пастуха, брошенной у изгороди.
— Двинем?
— Двинуть можно… да покуда идешь по жаре, еще больше пить захочется. Давай из болота напьемся? — предложил Яшка.
Труба была у него в руках, и ему не хотелось с ней расставаться. Поглаживая мятую жесть, он не сводил глаз с пастуха, который угнездился-таки и, кажется, задремал.
— В болоте лягушечьи наклохтыши, — сказал Шурка, с тоской взирая на пустошь.
— Ну и что? Эка важность!
— Проглотишь ненароком — головастик заведется… Вырастет лягушка и начнет в брюхе квакать.
Против такого соображения Яшка ничего не мог возразить. Да ему и некогда было это делать. Он с наслаждением приложил трубу к губам. И только собрался огласить выгон восхитительными руладами, как пастух, не глядя по обыкновению, но точно все видя, протянул волосатую руку и молча отнял трубу.
Видать, Сморчок все еще был сердитый. Яшка печально высморкался.