Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
— Оля, дыб… белый гриб!
«И не надо, и не надо…» — думает Шурка, поворачивается на пятке и скачет к дому.
— Санька, чай пить! — зовет мать из окна.
Но ему не хочется пить чай и в избу идти не хочется. Он заходит за крыльцо, трогает удилища, приставленные к стене, потом смотрит в щелку.
Бросив сестренку, Катька стоит, прислонившись к липе. Огнем горят на солнце ее рыжие волосы. Катька жмурит зеленые глаза, точно плачет.
Шурка давно все простил и все позабыл. Он считает на ощупь леденцы в кармане. Но ему нельзя выходить из-за крыльца, а Катька сейчас уйдет, вон берет Олюшку на руки… А леденцов — четыре, и он не знает, что с ними делать.
Из подворотни выскакивает петух. Шурка, обрадовавшись, гонит его к липе. Катька опять садится на корточки и учит сестренку ходить.
Шурка гоняется вокруг липы за петухом и кричит:
— Петя, Петя, на конфетку!
А Катька поет:
— Дыб — дыб… Поди сюда, поди!
Петух не слушается Шурки, отказывается от гостинца и, распластав крылья, спасается через изгородь на гумно. А Олюшка не слушается Катьки, не хочет ходить и, притопывая, держится ручонками за липу.
— Эх, ты! — запыхавшись, говорит Шурка, пробегая мимо. — Учить не умеешь… Нянька!
Сказано так, что после этого можно и драться и разговаривать, смотря по настроению и обстоятельствам.
— Да она капризничает! — сердито отвечает Катька.
— Ничего не капризничает… Ставь на лужок.
— Да она упадет…
— Ничего не упадет. С печи роняла, а тут уж, подумаешь… Ну-ка, пусти!
Он ставит Олюшку на луговину и, отступив немного назад, показывает леденец.
— На! Поди сюда… На!
Олюшка тянется к леденцу, качнувшись, переступает разик, останавливается — и вдруг мелко и часто бежит по траве своими ступочками, падает в Шуркины руки и отнимает леденец.
— Вот и пошла! Вот и пошла! — кричит и смеется Шурка.
И Катька смеется и кричит:
— Пошла! Пошла!
Потом Шурка показывает Катьке крепко сжатый кулак.
— Угадай, что у меня в руке? — спрашивает он.
— Леденцы.
— Угадала! — раскрывает он ладонь и, помявшись, добавляет: — Тебе.
Потупившись, Катька шепотом говорит:
Спасибочко.
Глава XVII
ПИТЕРСКИЕ ПОДАРКИ
Чаепитие затянулось.
В обычное время палкой не выгнать бы Шурку из-за стола. Но сегодня кусок не идет ему в рот. Ждет не дождется Шурка, когда отец с матерью, потные и красные, устанут чокаться «с приездом» и «приятным свиданьем», устанут закусывать, пить густой палящий чай и разговаривать. Ванятка спит в зыбке и не мешает им. Они говорят все о тех же новостях. Теперь мать прибавляет к каждому случаю нескончаемые подробности, вместе с отцом они осуждают, радуются, сожалеют — в зависимости от того, о ком или о чем идет речь.
Верно, дьявол в насмешку отрастил людям языки. Больше грешите, дескать, судите, рядите — на том свете припомнится. Ведь если бы отец и мать поменьше разговаривали, живехонько бы они чай отпили и принялись за распаковку корзины.
Шурке не сидится за столом. Он шныряет по избе, трется возле отца.
— Ровно гвоздь ему, прости господи, впился… Сядь, вертун! приказывает мать.
Отведав яичницы с грибами, отец сажает Шурку к себе на колени и гладит по стриженой голове.
— Уважил… Люблю грибки! Спасибо, Шурок!
— Кушай на здоровье… — говорит Шурка, чувствуя некоторое утешение.
Он глядится в лакированное отцово голенище, как в зеркало. Видит в голенище косой оконный переплет, краешек неба и собственное лицо размером в пуговицу.
Но вот пришел-таки конец и чаепитию. Помолчал отец, покурил, весело посмотрел из-под густых бровей на Шурку и мать, застывших в ожидании у стола, крякнул и, шагнув на кухню, перемахнул одной рукой корзину в зало. Вслед за корзиной полетели на середину пола узлы.
— Принимай добро, хозяюшка! — говорит отец, обнимая мать за плечи.
Она, смеясь, опускается на колени возле узлов. Шурка зубами помогает развязывать веревки. Отец лениво, как дядя Ося, развалился на скамье. Он закинул ногу на ногу и, покачиваясь, накручивая усы, наблюдает за Шуркой и матерью. Когда веревки развязаны, отец присаживается на корточки и собственноручно опоражнивает мешки и корзину.
На полу громоздятся кучей: пудовик гречневой крупы, старые без подметок сапоги, коловорот, отрезы ситца, которые мать тут же, встав с пола, примеряет на себя, ахая и благодаря отца; подмоченная головка сахара, обрывок цепи, гвозди, волосатое клетчатое одеяло, «лампасея» в банке, спорок хорькового меха, изъеденный молью…
Сверкают глаза у Шурки. Такого богатства ему еще не доводилось видеть в своей избе. Скоро, скоро дойдет черед до желанного ружья!
Вынимая вещи, отец говорит:
— По случаю куплено… на Александровском рынке. В хозяйстве все пригодится.
— Ну еще бы! — подхватывает мать, обнимая добро обеими руками. Одеяло совсем новехонькое… Господи, иголок-то! На всю жизнь хватит.
— Крупа немножко того… с душком. У знакомого лабазника брал. Четвертак скинул, подлец.
— В сенокос съедим, — воркует мать, бережно подбирая в пригоршню рассыпавшиеся крохи. — Я маслица скоромного горшок накопила. Масло всякий дух отшибет.
Нетерпение Шурки возрастает. Вот и поплавки и шелковая леска появились на свет. Вот и крючки и грузила выложены на стол. В волнении Шурка даже не может как следует полюбоваться удильным снаряжением.
«Ружье… сейчас ружье… И чего там копается тятька!»
Со дна корзины отец достает маленький белый сверток. Вертит в руках и смеется.
— Тебе, сынок… Получай батькин подарок!
У Шурки потемнело в глазах. Что-то горькое, колючее застряло в горле — не проглотишь.
Прощай, ружье длинностволое, с отполированной ложей! Прощайте, свинцовые пульки, гром выстрела, трепет подбитых вороньих крыльев!..