Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
Стало доноситься ауканье, далекое, разносимое эхом по всему лесу.
Отец, нахмурясь, прислушался.
— На Водопоях кто-то белые обирает, — пробормотал он. — Ну, в такую даль мы не пойдем. Поищем поближе… Есть тут у меня недалеко, на Ворониных, одно местечко. Коли не пронюхал Тюкин, грибки нас там поджидают.
Они пересекли болотину с осокой, жидкими чахлыми ольхами и седым, высоким мохом, куда уходила, чмокая водой, нога по колено. На пышных кочках, по ягоднику, висела, словно на тонкой проволоке, незрелая клюква, твердая, как камешки. У каждой Ягодины один бочок, утонувший во мху, как в гнездышке, белел, а другой, повернутый к солнцу, заметно начинал краснеть.
Сразу за болотом пошел сосняк с маслятами и кустами гонобобеля, перезрелого, наполовину осыпавшегося. Шурка не преминул отведать и нашел, что гонобобель слаще малины. Потом началась заросль мелких осин, кусты волчьих ягод, можжухи, сквозь которые Шурка, торопясь за отцом, продирался с трудом и страхом. Казалось, этим сумрачным зарослям не будет конца. И вдруг, словно дверь распахнулась, — они с отцом вошли в редкий, веселый березняк.
Здесь было светло и почти сухо. Просторно гуляло солнце между рябыми березами. Ноги мягко тонули в рыжевато — красном мху и листьях черничника, скользили по елочкам папоротника и гриве белоуса, в котором звонко трещал валежник.
— Вот оно… мое местечко заветное, — тихо проговорил отец, останавливаясь на поляне, в черничнике, и заметно волнуясь. — Не сходя, по сотне белых здесь копал… Чуешь, как белыми пахнет?
— Чую… — ответил шепотом Шурка, хотя он, как ни водил носом, не мог поймать никакого особенного запаха, кроме запаха старого веника и просыхающей теплой земли.
Не двигаясь, вытянув шею и поводя по — тараканьи усами, отец внимательно огляделся.
— А! Да здоровяк какой стоит! — сдавленно воскликнул он, торопливо приседая на корточки. — Э — э, да тут их целая тройка собралась! Пречудесно! — бормотал он, осторожно раздвигая мох.
Шурка бросился к отцу, но под ногой у него хрустнуло. Это был не резкий треск переломленной сухой веточки, а сочный, хотя и легкий хруст чего-то другого.
— Тятя, я «коровку» раздавил! — признался Шурка.
— Глаза у тебя на затылке? — проворчал отец, ползая на коленях и вороша черничник. — Не подходи ко мне, еще раздавишь! — сердито добавил он, хотя Шурка не трогался с места. — Руками ищи, не ногами… Эх ты мне, грибовик!
Виновато опустился Шурка на колени и, подражая отцу, нисколько на него не обидясь, стал шевелить возле себя мох. И сразу же пальцы его нащупали твердую, скользкую шляпку гриба. Пыхтя и дрожа от радости, он живо подсунул проворную руку и выковырял, с лапками мха и крупинками земли, пузатый, сахарный корень крупного белого. Головка у гриба была золотисто — коричневая, чуть ноздреватая, клейкая, похожая на шляпку масленика, но с исподу молочно — голубоватая, вся состоящая из множества как бы волосинок, точно плотная щеточка из чистого белого волоса. От гриба пахло сырым мохом и еще чем-то сладковатым и холодным, как березовый сок.
Шурка бережно, чуть касаясь ножом, соскоблил с корня мох и землю, отрезал шляпку. Гриб был очень хорош, без единой червоточинки. Шурка отправил его в Лубянку и продолжал нетерпеливые поиски.
Скоро у него промокли штаны на коленях и обшлага рубашки, но зато в Лубянке лежало целых шесть «коровок», одна лучше другой; потом их стало десять; затем он уже сбился со счета, сколько их там, в корзине, белых грибов.
Обыскав поляну, они молча перешли с отцом на другую и опять принялись ползать по белоусу, мху и черничнику.
Теперь отец не отгонял от себя Шурку, и ему видно было его оживленно — сосредоточенное лицо. Оно выглядело не беззаботно — добрым, знакомым, когда отец что-нибудь ладил по дому, и не озабоченно — сердитым, каким оно было постоянно, а совсем другим — открытым, подвижным, и на нем отражалось все: и березовый веселый лес, и гуляющие по траве солнечные пятна, и грибы, и многое другое. Вот кошачьи усы отца поползли вверх, лицо сделалось отчаянно — огорченным, потому что он раздавил хорошенького, спрятавшегося под папоротником белого. Но глаза его тут же широко раскрылись, в них заскакали — запрыгали живчики, улыбка тронула губы и пошла шнырять по всем морщинкам: оказывается, под елочкой папоротника хоронился второй, целехонький грибок, малюсенький, воистину беленький, с коротким толстым корешком и плоской шляпкой — ни дать ни взять выпеченная просвирка. Отец посвистывал, он, видать, ни о чем не думал, забыв даже про свой «Трезвон», и наслаждался собиранием грибов.
И Шурка тоже, ни о чем не думая, стал тихонько насвистывать и посапывать от удовольствия, копая «коровок», вороша белоус и черничник, поглядывая на светлые березы, на довольного отца, на треугольный, мелкими зубчиками выстриженный листок какого-то лесного, ярко распустившегося цветка, попавшегося ему на глаза, на прикорнувшего на этом листке мохнатого червяка, которого ребята между собой звали «поповой собачкой». Он все замечал и ни на чем особенно не останавливал взгляда, кроме грибов.
Совсем близко аукнулись два голоса, мужской и женский, и отец, поднимаясь с колен, сдвинул брови.
— Сюда идут… Оберут наши грибы. — На мгновение лицо его приняло обычное озабоченно — сердитое выражение. — Вот что, Шурок, — сказал он решительно. — Ты походи тут, а я живым манером обегу Воронины с того края… Дойдешь до болотины — поворачивай обратно. Здесь мы с тобой и встретимся. Не заблудишься?
— Нет, — уверенно ответил Шурка. — Беги скорей, тятя, оберут наши грибы. Беги!
— Я из-под самого носа у них все очищу, — пообещал отец, усмехаясь, азартно дергая себя за ус.
Он торопливо пошел навстречу аукающимся голосам.
Вначале одиночество Шурке понравилось. Он досыта поел черники, пальцы и губы у него посинели. Насвистывая, обошел еще раз поляну, подобрал пропущенные им и отцом грибы и смело повернул к болотине нехоженой стороной.
Березы расступались перед ним, давая дорогу. Все они были одинаковые, прямые и высокие, без сучьев. Лишь макушки берез, доставая до облаков, кудрявились листвой. Вот бы забраться туда — наверное, и село увидишь! Шурка запрокинул голову, уронил картуз. Эх, и расскажет же он Катьке и Яшке про Заполе! То-то позавидуют они — и грибам и березам… Вот такого мухомора им сроду на Голубинке не увидать.
Он сшиб башмаком огромную, как зонт, кровяную, с белыми бородавками шляпищу поганки и вспомнил, что где растет мухомор, там всегда бывают «коровки». Стрельнул глазами — и не напрасно: гриб — зеленовик, чуть поменьше мухомора, важно сидел под ближней березой. «У такого старого батьки ребят, должно быть, куча кучей», — подумал Шурка и, не трогая зеленовика, стал искать молодые белые.
Попадались подберезовики, сыроежки, опята. Брать их было некуда, почти полная Лубянка давно оттягивала и резала плечо веревочкой. Шурка любовался на грибы, разглядывал их. Ему приметилось, что у подберезовиков, или серых, как их все называли, шляпки были рябоватые, как береста, а в валежнике росли черноголовые, будто прелые листья. И серянки хоронились в белоусе под цвет ему, грязно — белесые, но под кустами ольхи они были сиреневые, под стать деревцу, под которыми росли.