Открытие мира (Весь роман в одной книге)
Шрифт:
Сколько интересного происходило в мире! И подумать только — без Шурки!..
Ему не оставалось ничего другого, как хвастаться своей болезнью. Повод для этого тут же нашелся. Друзья пришли навестить не с пустыми руками. Растрепа принесла красивые бусы из рябины, самые дорогие черепочки и морковку. Петух, осмелев и подойдя ближе к кровати, выгружал из карманов стручки сахарного гороха, только что добытые в огороде бабки Ольги, закусанное краснобокое яблоко, пригоршню раздавленной малины.
— Спасибо, — прошептал Шурка, принимая бусы и черепочки, поглядывая на все остальное с еще большей жадностью, но не дотрагиваясь. — Мне нельзя есть.
— Почему? — поразился Яшка.
— Не принимает… душа. Я даже не ем сладкий кисель и крендели.
Гости покосились на табуретку, которая стояла возле кровати. Действительно, на ней красовалась препорядочная чашка с киселем и лежали два целехоньких кренделя.
— Совсем ничего не ешь? — переспросил Яшка, невольно делая горлом глотающий звук.
— Совсем.
— Даже чуточку… не ешь? — тоненько протянула Катька, незаметно для себя приближаясь к табуретке.
— Эге. Я кормлю киселем и кренделями кота Ваську.
— Ну, Саня, плохи твои дела, коли так! — «утешил» больного закадычный друг.
— Надо бы, Яша, хуже, да нельзя, — откровенно сознался Шурка.
А невеста шепотом «обрадовала» жениха:
— Ты умрешь с голоду… как бабка Ульяна.
Безнадежно вздохнув, Шурка промолчал.
Некоторое время в избе царствовала тишина. Слышно было, как ползали на полу черные тараканы и жужжали на окнах мухи.
— Саня, поешь немножко! — посоветовал ласково Яшка, присаживаясь на краешек кровати и стараясь не глядеть на табуретку.
— Ну крошечку, самую малую крошечку, — попросила Катька, и слезы выступили у нее на глазах.
— Я не могу пошевелиться, — простонал мученически Шурка. — У меня все болит… косточки так и переламываются… О — ох!
— Ради бога, не шевелись, Саня! — умоляюще сказал Яшка, застенчиво и неловко гладя больного поверх одеяла. — Ты так стонешь, хоть уши затыкай.
— Ох, и рад бы не стонать, Яша… сил моих больше нет. О — о–ох!
Катька заплакала. Яшка нахмурился, закусив губу.
— Умирать с голоду — это уж последнее дело… — пробормотал он. Подумав, предложил: — Мы тебя накормим. Право слово, мы тебя накормим! Ты лежи и только раскрывай пошире рот… Катька, перестань хныкать, держи Саню за голову, — распоряжался он энергично. — Растрепища, выше! Не трожь ложку, прольешь кисель! Саня, миленький, открой ротик… Ну, что тебе стоит!
Шурка со вздохом раскрыл рот и проглотил ложку надоевшего черничного киселя.
— Не могу больше, — искренне признался он. — Если хотите — ешьте сами.
Гости заколебались.
— Нет, зачем же! — мужественно возразил Яшка. — Ты выздоровеешь и все съешь сам.
— Нет, нет. Мне все надоело…
— Да? Ах, леший задери, хоть бы денечек похворать, поваляться! воскликнул Яшка, ожесточенно почесываясь. — Может, и мне кренделей купили бы.
— Я зимой болела, так мамка мне зараз два яйца сварила, — припомнила Катька. — Я съела и выздоровела.
— А я не могу. Меня тошнит… а есть очень хочется, — сказал Шурка и пожевал губами. — Но я не знаю, чего поесть, — добавил он, выразительно поглядывая на Катькины и Яшкины подарки.
Тут Петуха осенила счастливая, спасительная мысль.
— Саня, знаешь что? Поешь горошку, а?.. Мы попробуем твоего киселька и крендельков, а ты попробуй горошку.
— Пожалуйста, поешь, — подхватила Катька. — Не бойся, он не вредит, горох. Им завсегда живот лечат.
— Разве немножко… так, за компанию, — неохотно сдался Шурка. — Да ешьте же кисель, я смотреть на него не могу! — сердито добавил он, морщась.
Гости не заставили повторять приглашение. Подъели все начисто и чашку вылизали. Шурка, глядя на них, попробовал горошку, потом попробовал морковки, яблока, малины и признался, что чувствует себя лучше, боли в животе прошли. Он прямо-таки заметно стал выздоравливать.
Друзья повеселели. Шурка предложил поиграть на кровати в черепочки и не отпустил бы Катьку и Яшку до вечера, но те вспомнили, что их ждут на гумне распроклятые сестренки, оставленные на попечение Кольки Сморчка. Поболтав еще немного, они с сожалением попрощались, как взрослые, за руку.
И как только Яшка и Катька ушли, Шурка опять почувствовал себя плохо, скука схватила его за самое сердце.
Не надо ему зависти приятелей, не хочет он лежать на постели матери и ласк ее не желает… На улицу бы!
Он согласен нянчиться с Ваняткой с утра до вечера, исполнять все его капризы, согласен получать подзатыльники, справедливые и несправедливые, не отходить от дома, есть один черный хлеб… Он на все согласен, только бы на улицу!
И судьба смилостивилась над Шуркой.
Вечером мать привела пастуха Сморчка, и тот дал Шурке пожевать какого-то вязкого, горького корешка, заварил в чайнике хвосты подорожника и напоил через силу противным, густым, маслянистым настоем.
— Как рукой снимет, — пообещал он и отказался от кринки молока, которую ему предлагала, кланяясь и благодаря мать. — Травка не покупная, и не любит она этого, — строго сказал пастух. — Давно бы позвала, и парнишка на ноги встал… Эк его скрючило! — Сморчок щелкнул Шурку по животу волосатыми пальцами. — Завтра же у меня вставай, душа живая! Слышишь? приказал он.
Глава XXXI
ГРОЗА
Шурка послушался Сморчка.
Спустя дня три, ранним, свежим утром, выздоровевший, он вприскочку бежал за отцом. Мерная, из ивовых прутьев, корзина, с которой мать обычно ходила на речку полоскать белье, висела на старом кушаке у отца за спиной. У Шурки тоже болталась сзади на веревочке лубяная корзинка, легкая, как перышко. И сам он был легкий, точно порожний, как Лубянка. Кажется, чуть взмахнет руками — и полетит по воздуху.