Открытое окно
Шрифт:
Теперь я мог передохнуть и выкурить сигарету.
– Эх, если бы мне в ближайшие две недели достать машину! – начал вздыхать Мариан. – Будильник у меня есть, – он полез в ящик стола, – теперь не хватает автомобиля.
– А зачем тебе автомобиль? – Я взял в руки самый заурядный будильник.
– Видишь ли, в одной деревне на Подлясье есть часы из Вельсена, с кукушкой, 1632 года. Вельсен – это почти пригород Гарлема. А хозяин часов – органист – хочет выменять их только на будильник. Но поезда туда не ходят… А тогда у меня не было с собой будильника.
– А что ты там делал?
– Был по служебным делам. Осматривал старинную колокольню.
Меня
– А марок у тебя нет, Мариан?
– Нет. Зато у меня есть восьмиугольный подсвечник. Считаешь, слишком много углов?
– Мне кажется… один мой знакомый мог бы тебя подбросить на машине в ту деревню. Но подсвечник не пойдет. Для этого нужны марки со спутниками.
– Э, ничего ты не понимаешь, – объяснил Мариан, провожая меня до трамвайной остановки. – За подсвечник я достану статуэтку Вольтера, за которой охотится тип, имеющий фигурку из Челси. Эту фигурку я сменяю на вазу, на которую зарится кто-то, от кого можно получить испанский пистолет и две дамасские сабли. За пистолет и сабли я получу икону XVI века от коллеги из музея оружия. А тип, который собирает иконы, в свою очередь имеет контакт с человеком, близкий приятель которого знает много лет лицо, коллекционирующее марки. Ну, разве не просто?… Если получится, то за посредничество получишь «Нортон». А эти часы упоминал в своем каталоге сам король старинных часов Марфельс!
Мариан был заядлым коллекционером; да и все, о чем он говорил, происходило в безумном мире коллекционеров!
– Свяжись с НД. У него есть автомагаина, и он собирает марки. Я тоже постараюсь его уговорить.
В транспортном агентстве было почти пусто, отпускной период еще не начался. Билет я купил без хлопот.
«Одного часа на Почтовый музей должно хватить, – Думал л, сидя в удобном кресле „ИЛ“ а. – Раз Посол пробовал продать „Дилижанс“ и по этому поводу музейные специалисты между собой спорили, то его должен был запомнить кто-нибудь из работников музея».
Пока у нас было лишь общее описание его внешности, правда, показания студента-медика, вдовы и служащих почтового отделения в принципе сходились. Нам известно, что он существует и действует где-то рядом. Убийством вдовы он вновь дал знать о себе.
Но, чтобы добраться до него, мы знали слишком мало.
Глава 13
Постепенно небо затягивалось тучами, но я надеялся, что к вечеру вернусь из Вроцлава домой. Соберу только дополнительные сведения о личности Посла, виновного теперь уже в двух убийствах.
Вскоре я поднимался по лестнице Почтового музея. Он оказался скромнее, нежели я предполагал, и занимал всего две большие комнаты, теснимый со всех сторон какими-то организациями.
Директора на месте не оказалось.
– Он обедает, – объяснила симпатичная женщина, занятая чаепитием. – Вот-вот должен прийти. Может, вы пока посмотрите экспонаты?
Волей-неволей пришлось осматривать музей, я познакомился с таблицами и документами, посвященными четырехсотлетию польской почты. Осмотр экспонатов не являлся целью моего посещения и даже нагонял тоску. Но иного выхода не было. Неожиданно я обратил внимание на один экспонат.
Это был акт о предоставлении Просперу Провану, кажется в 1558 году, привилегии почтовых перевозок между Венецией и древним Краковом, бывшим в те времена столицей. Был там и подлинный
Я задержался перед старинной книжечкой, озаглавленной– «Наука игры на рожке для почтальонов». Удивил меня пожелтевший документ с печатью Учредительного собрания Франции. Внизу видна была подпись: «Ж. Гильотен». И дата сходилась. Это был тот самый профессор анатомии, который изобрел машину для отсечения голов, а потом занялся организацией почтовых перевозок в революционной Франции. Его патент неизвестно какими судьбами очутился среди вроцлавских экспонатов!
Когда я переходил к маркам, ко мне подошел пожилой седеющий мужчина, похожий на научного работника или библиотекаря.
– Мне сказали, что вы ждете директора. Это я, – представился он.
Здороваясь, мы остановились у старой картины: четверка почтовых лошадей с трудом тянула нагруженный дилижанс; слева был виден дорожный столб Польского королевства, справа, в перспективе, широко простирались поля.
– Меня интересует история подделки этой картины.
– Да-да, помню, – ответил директор. – Когда-то нам пытались продать фальшивую картину, правда довольно удачную копию. Принес картину один человек, он даже рассердился, когда я отказался купить ее.
– Потом этот человек попробовал счастья в Национальной галерее?
– Да… Но, хоть убейте, после стольких лет я не могу вспомнить, кто это был, как его звали и откуда он.
– Может, этого человека помнит кто-нибудь из ваших сотрудников, работавших с вами еще в то время в Варшаве?
– Знаете, наверно, да…
Во мне затрепетала надежда.
– Я дам вам адрес одного человека, – продолжал директор, – он живет в Варшаве. Кроме него, никто с этим делом не соприкасался. Расспросите его, он работает начальником сорок первого почтового отделения…
Путеводная нить, по которой я шел, внезапно оборвалась.
Расспрашивать о После во вроцлавском музее было бессмысленно. Больше всех знал о нем начальник сорок первого почтового отделения и сотрудница, с которой я сегодня утром познакомился.
В момент, когда я предполагал, что «Дилижанс» расширит наши сведения о После, круг опять неожиданно замкнулся, а я почувствовал себя так, будто внезапно свалился в пропасть.
– Я вижу, подлинный «Дилижанс» произвел на вас впечатление, – усмехнулся директор. – Ведь, правда, есть на что посмотреть? Разве можно сравнить эту картину с «Дилижансом» на серии бельгийской филателистической выставки 1935 года, на чехословацкой серии, на марках Германии и Саара, на французской марке «Journal du Timbre», на американской марке «Overland Mail»? Думаю, что с нашим «Дилижансом» может сравниться только «Royal Mail of Nighteenth Century», австралийская марка коричневого цвета номиналом три с половиной цента.
Директор рассказывал о вещах, несомненно, интересных, но не говорил ничего, что было бы для меня ново.
Мы прошли в его кабинет… Мне неудобно было прервать его на полуслове и попрощаться. Самое большее, что я мог, – это, воспользовавшись моментом, спросить о «Десяти краковских кронах». С этого ведь началась вся история…
Да, конечно, он слышал, что в сорок восьмом году в Варшаве был украден экземпляр марки «Десять крон», что банк хотел передать часть редких марок из своей сокровищницы Филателистическому агентству, а агентство должно было потом переслать марки в музей. Он помнит описание коллекции марок «За лот». Но подробностей не знает, да и вообще он знал обо всем этом меньше, чем доктор Кригер.