Открыватели дорог
Шрифт:
Чеботарев воспылал таким самомнением первооткрывателя, что над ним смеялись потом несколько дней.
Может быть, именно потому, что работа и жизнь их были очень трудными, они с особым удовольствием смеялись над всем тем, что если не сразу, то по прошествии некоторого времени начинало казаться смешным. Обычно веселый этот смех возникал в те вечерние часы, когда ужин кончался, а спать еще не хотелось.
Они сидели босиком возле костра, вытянув ноги; мокрые портянки сушились в сторонке, пар шел от сапог, подвешенных на кольях.
Колыванов, более сдержанный по натуре, не принимал большого участия в этих вечерних собеседованиях.
Начинал обычно Лундин. Старик словно знал, как нужно усталым людям хотя бы на мгновение отрешиться от мысли о завтрашнем трудном дне и отдохнуть, не думая ни о чем. Поводом для таких разговоров служили события дня. Только происшествия вдруг приобретали неожиданный комический оттенок.
Все видели, например, как в половине дня Чеботарев провалился до пояса в какую-то яму. Все видели, как вдруг побледнело, даже позеленело его лицо, когда из ямы послышался яростный рев медведя, устроившего в ней берлогу. Чеботарев выскочил с такой силой, словно его подбросило в воздух. Лундин, оказавшийся рядом, успел сорвать с плеча ружье, заряженное разрывной пулей, и выстрелил в поднявшегося из берлоги медведя. Как раз этой медвежатиной они только что поужинали, оставив большую часть туши для второй партии. Но теперь, когда опасность была далеко позади, сам Чеботарев с удовольствием хохотал над своим приключением, которое в передаче Лундина выглядело так, словно у Чеботарева с медведем произошел грубый разговор, кончившийся тем, что медведь прогнал непрошеного гостя.
— Здравствуйте вам, грязноват ваш ям, да негде жить нам, — сказал якобы Чеботарев и нечаянно наступил на больную мозоль хозяина.
— Пошел прочь, бродяга, — ответил якобы хозяин и так поддал гостя лапой, что тот подскочил выше лиственницы.
И хотя еще помнилось отчаяние на лице Чеботарева в тот миг, над приключением хохотали все.
Екатерина Андреевна тоже попала под обстрел. Перед самым взгорьем, когда горы Нима были уже отчетливо видны, Баженова увидела на дереве поразительно красивую кошку. Раньше чем подумать, откуда тут может взяться кошка, Екатерина Андреевна ласково позвала ее: «Кис, кис, кис!» Лундин, услышавший непривычные в парме звуки, обернулся к Баженовой и мгновенно взвел курки ружья. Кошка вежливо замурлыкала в ответ, но голос ее оказался слишком громким, а когда она потянулась всем своим черным телом, то оказалась такой громадной, что Екатерина Андреевна отчаянно вскрикнула. Кошка собралась для прыжка, словно стальная пружина, но прыгнуть не успела. Лундин выстрелил.
Екатерина Андреевна не слышала выстрела. Она была в обмороке. Это послужило предлогом для Лундина рассказывать, что чудовищная росомаха умерла от разрыва сердца, узнав, что ее приняли за кошку. И над этим случаем смеялись все, хотя Чеботарев, например, знал, как испугался Колыванов, услыхав выстрел Лундина и увидев упавшую замертво Баженову. Колыванов бросился к месту происшествия с таким криком, что Лундин имел равное право утверждать, будто росомаха умерла от испуга, услышав этот
Но к концу второй недели путешествия смешные рассказы почти прекратились. Изыскатели уставали до такой степени, что предпочитали молча лежать у огня, вытянув ноги, а порой засыпали, не дождавшись ужина. Нужно было становиться на дневку.
12
Утром Колыванов поднял свой отряд раньше обычного. Вышли в темноте.
На недовольное ворчание Чеботарева, — что вышли рано, ночь темная, лошадь черная и не видно, куда сна идет и куда заворачивает, — Колыванов пообещал к вечеру чудо.
Чудо состоялось на берегу реки Дикой.
Екатерина Андреевна, определявшая будущие мостовые подходы к реке, вышла на пойму и вдруг закричала весело, торжественно:
— Свет! Свет!
— Да будет свет! — в тон ей проворчал Чеботарев, пробрался через кусты, как медведь, и вдруг замер. За поймой, на том берегу реки, сияло электрическое зарево.
Да, это был свет! И какой!
Им, привыкшим к дымному мерцанию костра, и не грезилось такое обилие света. Весь берег, казалось, был залит огнями. Первое впечатление было такое, что они видят перед собой город.
Но вот феерическое видение рассеялось, и оказалось, что огней не так уж много, они расположены в одну линию, по-над берегом, потом выяснилось, что освещены только причал над водой да несколько домиков, но все-таки это был свет, и притом электрический.
Колыванов, чуть поотставший, и едва ли не с умыслом, чтобы понаблюдать, как его спутники воспримут это «море света», теперь вышел к ним на пойму и сказал:
— Дикая! Первая крупная станция новой трассы. Стоянка поезда — пятнадцать минут. При вокзале имеется ресторан и гостиница для путешествующих в прекрасное… — Голос у него был веселый, какого Чеботарев давно уже не слышал. Но в этом голосе снова зазвучала горечь, когда Колыванов добавил: — Вот этой станции ваш Барышев и не пожелал заметить!
Он обращался к Екатерине Андреевне, и Чеботареву стало неловко. Ну за что он ее казнит? Ведь она делит с ними все трудности пути, она честно проверяет предложение Колыванова и, конечно, поддержит его, если Колыванов прав. Но по привычке к подчинению промолчал. Зато Лундин ворчливо сказал:
— Ты им сначала покажи, Борис Петрович, нечего огнями приманивать!
Подойдя к берегу, Лундин вскинул ружье и дважды выстрелил.
И, словно их ждали, с того берега тронулась лодка.
Перевозчик ловко загнал лодку на песок острым носом, оперся на шест, насмешливо сказал:
— С опозданьицем вас, Борис Петрович! Охотники-то давно протопали. Помылись в баньке, передневали и пошли три дня назад.
Чеботарев, услышав слово «баня», снова приободрился. С близкого расстояния чудесный город на той стороне реки все уменьшался. От него и всего-то осталось три домика да несколько палаток. Ресторана тут, понятно, нет и долго не будет. Но упоминание о баньке сразу смыло все разочарование. Екатерина Андреевна глубоко вздохнула: неужели возможен отдых? И с каким-то страхом взглянула на Колыванова. Тот заметил этот взгляд, безразлично сказал: