Отмороженный
Шрифт:
– Так заходи! – Я подмигнул Славе. – Только тебя не хватает. Ждем-с!
Меркулов пришел, выслушал нас и сказал:
– Новое только то, что никого пока известным вам способом еще не застрелили.
Мы и не подумали обижаться.
– Для вашего дела – это звучит тоскливо, – продолжал Костя. – Для дела защиты прав человека – оптимистично. Может, у него кончились патроны?
– Или ограничил свой список? – предположил я. – Хотя, если судить по тому, что связано с Чечней, тут у него широкое поле деятельности. Стреляй – не хочу. Кстати,
– Может, он начал с помощников, а потом перейдет к их шефам? – сказал Слава. – Как это делал товарищ Сталин? Начинал с поваров, шоферов, врачей, жен…
– Он залег, – сказал Костя. – Обнаружил, что его ищут, и залег. Ждет, пока спадет напряженность. Потом примется за старое. К тому же мы не знаем, откуда у него деньги. Источник дохода, так сказать. Если вы настаиваете на мщении, то это делается, как правило, бескорыстно.
– Возможно, у него есть спонсор, – предположил я.
– Судя по тому, что мы о нем знаем, он, скорее, волк-одиночка, – сказал Костя. – Восставший один против всех. Отмороженный, как ты уже сказал. Или то, что уже называется чеченским синдромом.
Я покосился на Володю. Наверняка у него было что сказать, но он не решался вмешаться в разговор авторитетов следствия. Излишнее почтение к добру не приводит, это я знал по собственному опыту.
– Хочешь что-то добавить? – спросил я Фрязина.
– Простите… но я хотел сказать…
– Говори, перебивай, у нас свобода слова, как на митинге, – сказал Слава.
– Газеты пишут о тех, кто наживается на чеченской войне, – сказал Володя. – Фамилии, правда, не называют. Но пишут много и настойчиво. Возможно, они что-то знают. А мы от них только отмахиваемся. Нам запрещают вступать в контакт с прессой.
Сказал и осекся, испуганно глядя на меня, поскольку Слава и Костя одновременно при этих словах посмотрели в мою сторону.
– Ну да, – сказал я раздраженно. – Было дело, и я, и другие запрещали давать интервью газетчикам. Что смотрите? Забыли, сколько вреда было от их публикаций? Да и суды не рады, если дела до слушания освещаются в печати. Сколько доказательств подмочено по вине недобросовестных журналистов.
– Да и новый генеральный не раз просил всех нас не давать информацию до слушания дела в суде, – сказал Костя.
– Свобода слова ограничивается моим кабинетом, – добавил я. – Здесь говорите что хотите. Все, что на пользу раскрытия преступления.
– Но я могу выйти на тех, кто пишет о наживающихся на Чечне? – спросил Володя. – И допросить их?
– Тут мое разрешение не требуется, – сказал я. – Все, что идет на пользу дела, – тут ты сам себе хозяин.
– У него нет должного опыта общения с репортерами, как ты не понимаешь… – мягко сказал Костя. – С ними ухо надо держать востро. Тут нужен особый контакт.
– Давайте проведем какую-нибудь пресс-конференцию, что ли, – сказал Слава. – Да хоть у нас, на Петровке. Соберем пишущую братию, ответим на вопросы. Потом сами их расспросим. Нам ведь что главное? Наше дело. И журналисты, если расположить их к себе, очень могут быть полезны. Тем более если на них выйдет не маститый Турецкий, этот динозавр сыска, а юное дарование, верящее всему на слово. По фамилии Фрязин, а зовут его Володя…
И Слава дружески обнял моего юного помощника за плечи.
Уведет, подумал я, как пить дать уведет!
Телефонный звонок разбудил Аллу около часа дня. Приподняв голову, она увидела перед собой гладкое голое плечо Валеры Суркова, осветителя сцены, сына ее гримерши Тони Сурковой. Он даже не пошевелился. Спал крепким сном утомленного молодого мужика. На двенадцать лет моложе. Поди, мамочка звонит, разыскивает… А доброхоты, как всегда, только рады подсказать, где могло бы ночевать ненаглядное чадо.
Опустив ноги на пол, она взяла трубку радиотелефона и прошла босиком в соседнюю комнату.
– Это я, Павел, – сказал бывший муж. – Разбудил?
Она почувствовала, как перехватило дыхание, а ноги стали ватными.
Поспешно и непроизвольно прикрыла дверь в спальню, как если бы он мог увидеть, кто там находится.
– Что молчишь? – спросил он. – Язык проглотила?
– Да я еще не завтракала, – сказала она хриплым со сна голосом. – Ну здравствуй!
– Я хотел тебя кое о чем попросить… – начал он.
– Ко мне нельзя, – поспешно сказала она.
Он помолчал. Видимо, раздумывал: бросить трубку сразу или немного погодя. Она тоже поняла, что вырвавшимся запретом выдала себя, и не могла подобрать нужных слов.
– Тебе нужна моя помощь? – спросила она. – Ты здесь, в Москве?
Сейчас она мысленно похвалила себя за то, что задала естественные вопросы человеку, о котором будто бы ничего не знала.
– Мне нужны деньги, – сказал он.
– Прямо вот так, сразу? – спросила она. Ему всегда все нужно было сразу, с разбегу. Вот так началась их любовная жизнь. Его страсть когда-то подчинила ее полностью. Буквально только что познакомились, а утром уже сблизились.
И он еще удивлялся, что она досталась ему невинной. «А ты чего ожидал?» – спросила она тогда, обидевшись. Он бережно обнял ее за плечи. И ей захотелось прижаться, спрятаться на его сильной груди, заслониться его широким плечом.
И с этим осветителем, безмятежно спящим в другой комнате, она сошлась так же стремительно, поддавшись страсти, невзирая на то, кто что в театре скажет… Безрассудство, она понимала, не те годы, но так истосковалась по сильному мужскому телу…
– Сколько? – спросила она в ответ на его молчание. Вдруг показалось, что он бросил трубку. И она этого испугалась. Хотя еще недавно, узнав, что он здесь, в Москве, и что его ищут, говорила себе, что сразу бросит трубку…
– Я не могу долго говорить, – сказал он. – Я тут не так далеко. Снимаю квартиру. Можешь подъехать через два часа на наше место, ты помнишь?