Отморозки
Шрифт:
– Вашбродь, это хто ж таков будет... был?
– поинтересовался ординарец.
Он как-то очень спокойно отнесся к отрезанной немецкой голове, словно бы все шло так, как и надо.
– Надо полагать - тот самый гад, который сегодня наш госпиталь разнес, - тихо ответил Глеб Константинович.
– Ох, ё-о-о-о... Только раз такое видел. В Сербии. Все надеялся, что больше и не доведется.
И он снова задумался. М-да, вот так вот жизнь поворачивает: не успел отскочить - придавит нахрен! Ну кому мешало, что он жил себе и жил? На работе - инженер,
И ведь стал уже забывать, что когда-то командовал своим бойцам 'Напред! На нож!' , или старательно выцеливал кишинёвских пулеметчиков и афганских духов... Все это было... было... и прошло. Только вот теперь пошло по кругу... Б...ь!
– Э-эй, штабс-капитан!
– негромкий оклик из темноты.
Перед ним появился тот самый есаул. Вот только... Пластун, что ли? Два нагана, у пояса... финка, что ли? И без шашки... М-да, вот такой вот 'самый обычный' есаул. Твою мать!..
– Я тут у тебя мешочек оставил, - и короткий смешок.
– Может вернешь?
Львов напрягся, а потом неожиданно для самого себя выдал:
– Махнем не глядя, как на фронте говорят?
Есаул на эту подначку никак не отреагировал, а просто молча протянул руку. Львов собрал все 'трофеи' в мешок, и уже готовился передать его казаку, когда тот неожиданно сказал, чуть прищурив глаза:
– Я дам вам 'парабеллум'...
Львов крупно вздрогнул, но потом просто кивнул головой. Анненков протянул ему трофейный пистолет на немецком же ремне.
– С кем имею честь?
– запоздало спросил Львов
Они взаимно представились и от Анненкова-Рябинина не укрылась несколько излишне бурная реакция на его здешнюю фамилию. Было похоже, что штабс-капитан Львов лишь колоссальным усилием воли удержался от вопроса: 'Тот самый?' Но форсировать события бывший полковник не собирался, а потому просто отдал честь и пошагал туда, где ждал его наказной, оставленный с лошадьми...
Львов прошел в землянку, поставил на стол бутылку с засургученной головкой, налил половину стакана, предварительно извлеченного из подстаканника, и молча выцедил водку сквозь зубы. К нему сунулся было подпоручик Зорич - тот самый бывший прапорщик, который так интересовался Сталиным, но Глеб просто посмотрел на него, и тот испарился.
Штабс-капитан налил второй стакан, потом подумал и кликнул ординарца. Если отбросить всю ту шелуху, которую рассказывали об этом человеке, все глупости фильмов и анекдотов, то будущий герой Гражданской войны мужиком был честным, не сукой, не дураком, смелым и верным. Такого все же лучше иметь при себе: авось, когда здесь начнется свистопляска семнадцатого года, такой друг пригодится. Да и собеседником он оказался веселым и неглупым.
– Будешь?
– Спросил он унтера и, когда тот кивнул, прибавил, - Кружку давай.
Ординарец притащил не только кружку, но и фунт ржаного хлеба, кусок сала и миску, в которой лежали два толстых, помятых, малосольных огурца.
– Ваше здоровье, ваше благородие!
– провозгласил он, поднимая свою медную посудину.
– Прекрати, - поморщился Львов.
– Завтра, в строю, я тебе - благородие, а тут...
– Он махнул рукой, - За нас.
Стакан ударился о кружку, оба мужчины захрустели огурцами.
– За тех, кто не дожил, - Произнёс штабс-капитан третий тост.
Ординарец перекрестился, и выпил, проигнорировав закуску.
– Чегой-то стряслось у вас, Глеб Константинович, - не спросил, а констатировал ординарец, глядя на то, как ротный вытаскивает из чемодана вторую бутылку.
Тот молча кивнул и плеснул водки в стакан и кружку. Унтер подождал, понял, что никаких объяснений не последует, и принялся рассказывать какую-то веселую историю из жизни самарских обывателей. Львов слушал, даже смеялся в нужных местах, а потом вдруг...
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в широко поле
На перекресток трех дорог.
Нашел солдат в широком поле
Едва приметный бугорок...
– Ну, завтра германцу будет, - сказал бывалый солдат, и сплюнул на пол землянки.
– Довели супостаты нашего соколика, будет им ужо...
– Чаво 'будет'?
– спросил молоденький первогодок из недавнего пополнения и поежился.
– Того и будет, - в разговор вступил третий, с лычками ефрейтора.
– Завтра либо в штыки поползем, либо в ночь наш в гости к ерманцу отправится. Ты как, Семенов, пойдешь ерманца резать?
– Нам что?
– рассудительно произнес здоровяк, тоже с погонами ефрейтора и затянулся папиросой 'Пушка'.
– Нам се равно: скажеть их бродь - пойдем резать. Нам шо ипонца, шо ерманца... А скажеть - не пойдем...
– И добавил, - Дай песню дослушать, Силантий. Душевно выводит...
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд.
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
– И на груди его светилась медаль за город Будапешт!
– в унисон рявкнули два голоса и все стихло.
– Вот коли щас про сербов затянет - ночью резать пойдем, - сообщил опытный Силантий.
– А ежели про артиллеристов - в штыки ударим.
Солдаты ждали долго, но в траншее было тихо.
– Дядька Силантий, - поинтересовался первогодок.
– А ежели на приклад вообще ничего не запоет?
– Цыть, дура!
– оборвал его ефрейтор.
– Ну-кась, мужики, кажись поет, нет?
Тамо далеко, где цвета лиман жмут
Тамо е сербской войсци едини био пут ...
– Вот так вот, - вздохнул бывалый.
– Сам пойдет, с собой всех не потащит. Добер...