Отныне и вовек

Джонс Джеймс

– Спать? А может, я сам буду дать для тебя большой урок! Нет такой закон, есть такой закон – все равно. Он для тебя все, что человек может, капитан Хомс, да! А ты благодарный? – в бешенстве ревел Айк. – Ты – говно, а не благодарный! Хороший человек для тебя шанс дает, чтобы ты исправлялся, а ты делаешь что? Нет, ты не делаешь! Ты такой. Может, я сам буду для тебя урок дать, если капитан Хомс очень хороший. Будет тебе понравиться?

– Прекрасно, – ухмыльнулся он. – Когда начнем? Завтра на строевой?

– Строевая для тебя нет! Ей-богу, черт бери, я покажу! Не будет для тебя строевая,

не будет для тебя сержант!

Пьяно ругаясь, патриот-американец Айк Галович вытащил из кармана нож. Конечно, не так профессионально и молниеносно, как сержант Хендерсон, но тем не менее сумел почти с той же быстротой подцепить ногтем большого пальца лезвие, вытянуть его достаточно далеко, прижать к ноге и разогнуть до конца – все это одним неуловимым движением. Сталь тускло и маслянисто заблестела в темноте.

Пруита захлестнула радость. Вот он – враг, наконец-то. Настоящий враг. Общий.

Когда патриот-американец, шатаясь, бросился на него с ножом, Пруит шагнул навстречу и левой рукой с маху ударил его под локоть, отбив выпад, потом сделал еще шаг вперед, одновременно ловко повернулся на носках и толкнул Айка плечом в грудь. Айк покачнулся вбок и уже теряя равновесие рубанул правой рукой, вложив в нож весь вес своего тела, всю переполнявшую его злобу. Это был роскошный удар, и Айк метко рассчитал его – боль стрельнула в распухшую кисть Пруита.

Патриота-американца неудержимо повело назад, правая рука все еще сжимала нож, а ноги, слетев с асфальта дорожки, помчали падающее тело бегом по траве. Каблуки ударились о бордюр другой дорожки, ведущей к кухне, и последние три фута Айк ехал на копчике, пока не врезался в бетонную плиту под мусорными баками и не опрокинулся головой в зловонную лужу.

Пруит стоял и смотрел на него, потирая раненую руку. Айк не двигался, тогда он подошел к нему и приложил ухо ко рту старика. Патриот-американец Айк Галович мирно спал, дыханье у него было ровное, изо рта воняло. Уродливый, морщинистый, потрепанный жизнью старик, который уехал из Черногории за тридевять земель, на Гавайи, чтобы там найти себе божество и на него молиться. Нет, никакой это не общий враг, а всего лишь вонючий, гнилозубый, отталкивающе уродливый старик крестьянин из нищей деревни, никому на свете не нужный, и, умри он, никто бы не пожалел – ни Динамит, ни даже его родная мать. А каково было бы тебе видеть каждое утро в зеркале такое лицо и знать, что ты отвратительный урод? Ничего, подожди, когда он очухается, подожди, когда снова начнет соображать. Он же запросто мог тебя убить, и убил бы. Пруит стоял и смотрел на него. Жалкий, несчастный человечишко. До чего мирно спит, как невинный младенец. Он вынул у него из руки нож, всунул источенное лезвие в глубокую трещину в бетонной плите, обломил его, вложил пустые пластмассовые ножны в открытую ладонь и пошел на второй этаж ложиться спать.

Две тени – сержант Хендерсон и сержант Уилсон – проскользнули из темноты под галереей к тому месту, где лежал Айк, но Пруит уже ушел и не видел их, а если бы даже увидел, не придал бы значения.

Разбудил его ударивший в лицо свет карманного фонарика. Он взглянул на часы – ровно полночь. Он был еще слегка пьян. Опять учебная тревога, подумал он, ничего не подозревая.

– Вот

он, – шепотом сказал чей-то голос. В полосу света просунулась рука с капральскими нашивками на рукаве «и потрясла Пруита за плечо. – Подымайся, Пруит. Вставай, вставай, порточки надевай, – привычно пробубнил голос нараспев. – Вставай и выходи.

– В чем дело? – громко спросил он. – Хватит в глаза светить. Убери фонарь.

– Тихо, ты дурак, – прошептал голос. – Всю роту разбудишь. Давай быстро. Подымайся! – Это был голос дежурного по казарме капрала Миллера.

И тут он понял. Последние несколько недель он много раз представлял себе, как это произойдет. Ему вдруг стало смешно, что капрал так оберегает покой спящих солдат. В картине, которую он себе раньше рисовал, этой детали не было.

– А что такое?

– Вставай, – шепотом приказал Миллер. – Ты арестован.

– За что?

– Не знаю… Вот этот, сержант. Это он.

– Хорошо, капрал, – отозвался другой голос. – Можете идти спать. Дальше я сам разберусь. – Голос замолчал, потом сказал чуть в сторону: – Вот он, сэр. Рядовой Пруит. По-моему, еще даже не протрезвел.

– Прекрасно, – равнодушно сказал третий голос. – Подымайте его, и пусть оденется. Я не собираюсь тратить на него всю ночь. Как дежурный офицер я обязан обойти посты, вы же знаете. Подымайте его, сержант.

– Есть, сэр.

Рука с капральскими нашивками снова потянулась к Пруиту сквозь полосу света. Ишь, старается, усмехнулся он про себя.

– Вставай, пошли, – сказал голос капрала. – Вставай. Накинь на себя что-нибудь. Слышал, что сказал дежурный офицер? – Рука крепко схватила его за голое плечо.

Он дернул плечом:

– А ну без рук, Миллер! Сам встану. Ты, главное, не горячись.

В тишине скрипнул кожаный ремень, на котором у сержанта гауптвахты висела дубинка.

– Не закатывайте сцены, Пруит, – сказал равнодушный голос офицера. – Будете глупить, вам же хуже. Мы ведь можем заставить вас силой.

– Я ничего не закатываю, только пусть он уберет руки. Я не убегу. В чем меня обвиняют?

– Говори «сэр», ты же к офицеру обращаешься! – одернул его сержант. – Что с тобой, парень?

– Не обращайте внимания, сержант, – сказал офицер. – Пусть скорее одевается. Я не могу возиться с ним до утра. Я обязан проверить посты, вы же знаете.

Пруит подтянулся на руках и выскользнул из постели, машинально стараясь не выдернуть простыни из-под одеяла, чтобы можно было не заправлять койку заново, и только потом сообразил, что сейчас это никому не нужно. Луч фонарика высвечивал в темноте его голое тело.

– Может, уберешь свой дурацкий фонарь? В глаза же бьет. Я так свои вещи не найду. За что меня забирают?

– Неважно, – сказал офицер. – Делайте, что вам говорят. У вас будет время все выяснить. Сержант, не светите ему в лицо.

– У меня в шкафчике бумажник лежит, – одевшись, сказал Пруит. Вокруг приподнимались на койках разбуженные солдаты. В зрачках у них отражался свет фонарика, и глаза от этого казались очень большими.

– Ну и что? – нетерпеливо сказал офицер. – Бумажник вам не нужен. Все ваши вещи и снаряжение сдадут куда следует. А ну-ка вы, там, сейчас же лечь! Спите! Вас это не касается.