Отныне и вовек
Шрифт:
– Хорошо, все тебе сейчас объясню, – сказал он. – А потом делай как знаешь. Только сначала спрячь свою пушку поглубже или хотя бы наклонись вперед. Торчит из-под пиджака, за милю видно.
Пруит торопливо наклонился над столиком и, покосившись по сторонам, запихнул пистолет глубже в брюки.
– Неудобный он очень, под пиджаком не спрячешь, – пояснил он.
– Так торчал, что могу тебе даже модель назвать. «Кольт-38» полицейского образца.
– «Смит и Вессон».
– Это детали. Клеймо я не разглядел.
– Ну
– Надумал сорвать главный приз? Решил брать медведя, так, что ли?
– Если ты про тюрьму, то я туда возвращаться не собираюсь. Хватит валять дурака, говори серьезно – какой расклад?
– Я вижу, ты все-таки хочешь вернуться, – сказал Тербер.
– В тюрьму я не вернусь.
– Ты это уже говорил.
– И могу повторить.
Тербер помахал официантке, чтобы им принесли еще виски.
– Про Джадсона никто ничего не знает. Вернее, тебя не подозревают.
– Откуда ты знаешь?
– Полной гарантии, конечно, нет. Но из ВП к нам никто не приходил и про тебя никто не спрашивал. Если бы тобой заинтересовались, давно бы начали наводить справки. Это уж факт, могу поклясться своей репутацией.
– Какой еще репутацией? – насмешливо спросил Пруит, чувствуя, как напряжение постепенно отпускает его.
– Репутацией сексуального гиганта, балда, – ухмыльнулся Тербер.
– Значит, я могу вернуться, – сказал Пруит. – Но знаешь, что я тебе скажу? Больше никогда в жизни не буду охотиться ни на скунсов, ни на хорьков.
– Все не так просто, как ты думаешь. Если бы ты вернулся, когда маневры только начались, отделался бы десятком внеочередных, я бы это как-нибудь уладил. Но ты прогулял шесть недель. Росс, конечно, болван, но тут уж даже я не смогу втереть ему очки. Это минимум дисциплинарный трибунал.
– В тюрьму я не вернусь ни за что, – быстро возразил Пруит. – Лучше буду всю жизнь прятаться на этих треклятых Гавайях.
– Я тебе голову морочить не буду, – сухо сказал Тербер. – Я мог бы сказать, что ты отделаешься двумя неделями на «губе», но это было бы вранье. Тебя могут отдать не то что под дисциплинарный, но даже под специальный. Если попадешь под дисциплинарный, считай, пронесло. В сводках ты числишься в самоволке шесть недель. Если повезет и не загремишь под специальный, на дисциплинарном тебе влепят по максимуму.
– То есть месяц в тюрьме.
– С лишением двух третей денежного содержания, – кивнул Тербер. – А ты вполне можешь попасть под специальный. У тебя уже есть одна судимость. Но даже на специальном получишь не больше двух месяцев, это я гарантирую.
– Могут дать и все шесть.
– Нет. Гарантирую, что больше двух не дадут. А вообще, думаю, смогу тебе устроить дисциплинарный.
– Тогда не вернусь.
– Не понимаю, на что ты рассчитываешь? Тебя же не было черт те сколько времени.
– Я сам не знаю, на что я рассчитываю. Знаю одно – в тюрьму я не сяду. Даже на месяц! Все, привет семье!
Тербер выпрямился на стуле.
– Как хочешь. Ничего лучше предложить не могу. Росс на тебя зол как черт. Он думает, ты слинял ему назло, чтобы промотать маневры.
Пруит посмотрел на него с недоумением:
– А до маневров? Меня же не было целую неделю еще до маневров.
– Про это он не знает.
– Как не знает?..
– А вот так! Лысый тебя не отмечал. Я был в отпуске, а он меня заменял. И он тебя не отмечал. Тянул, пока я не вернулся. И мне некуда было деться: либо надо было подавать рапорт задним числом, либо тянуть эту волынку дальше.
– Но ведь до твоего возвращения я отсутствовал всего три дня.
– Ты не строй иллюзий, – ядовито сказал Тербер. – Сам бы я ничего для тебя делать не стал. В первый же день отметил бы, что тебя нет. Когда ты перевелся в нашу роту, я сразу понял, что ты плохо кончишь. И ты как был дураком, так дураком и останешься. Даже не знаю, какого дьявола я сюда приперся и с тобой разговариваю.
– Это потому, что тебе стыдно, – усмехнулся Пруит. – Тебе стыдно, что будешь офицером.
Тербер фыркнул.
– Я за себя никогда не стыдился. И сейчас не стыжусь. Стыд не сам по себе возникает, его вызывают искусственно. Если человек соображает, что он делает, ему не бывает стыдно.
– В какой книге ты это вычитал?
– Будь я поумнее, я бы сюда вообще не пришел.
Пруит промолчал. Он больше не пытался выяснить, почему ему подарили четыре дня, и он не хотел углубляться в этот разговор, чтобы не уличить Тербера в откровенном вранье. Тогда ему самому было бы стыдно.
– Ты, наверно, думаешь, я ничего не ценю, – наконец сказал он.
– Люди все одинаковые, – фыркнул Тербер. – Никто ничего не ценит. Я вон даже себя самого не ценю, а ведь сколько сделал себе хорошего.
– Человек обязан сам за себя решать.
– Все за себя сами и решают. И всегда неправильно.
– Ты не был в тюрьме, ты не знаешь. Там на моих глазах человека убили. Забили до смерти.
– Сам небось напросился.
– Напросился или нет, дело не в этом. Никто не имеет права так измываться над людьми.
– Права-то, может, и не имеют, но никого это не останавливает, – усмехнулся Тербер.
– Да, действительно, тот парень сам напросился. Но это все равно не дает им права. Он, кстати, был моим другом. А то, что его убили, это Джадсон виноват.
– Это уж твои заботы. Можешь мне не рассказывать. У меня своих забот по горло. Короче, что от меня зависит, сделаю. Но кроме того, о чем уже сказал, ничего предложить не могу.
– Но ты хоть понимаешь, почему я не могу туда вернуться?
– Ничего я не понимаю, – сказал Тербер. – Ты вот понимаешь, почему я иду в офицеры?
– Конечно. Понимаю прекрасно. Мне иногда и самому хочется. Из тебя выйдет хороший офицер.