Оторва
Шрифт:
– А слышала, что его прежняя жена повесилась? Говорят, он довёл.
– Это меня и смущает.
– Да не бойся! – расхохотался я, - ты сама, кого угодно загонишь в петлю!
– Ну и гад, же ты! Обижаешь скромную девушку.
В животе кольнула резкая боль.
– Катись ты к своему начальнику! – скривился я.
Лариса сверкнула хамелеонами и ушла.
Вечером скорая увезла меня в хирургию. Слава богу, попался
Всё обошлось без операции, меня хотели перевести на долечивание в терапию, но тут появился заведующий отделением, который знал меня, как электронщика и сказал:
– Будешь лежать у меня, пока не восстановишь мне радиосвязь с палатами!
– Что ж сделаю, – согласился я, - мне хотелось отлежаться от Ларисы и пьяного образа жизни.
– Чудненько! – пропел врач, - я тебя посажу на спецдиету для бугров.
XXXI
Эта задержка в хирургическом подарила мне встречу с Даной, всю историю с которой я до сих пор воспринимаю, как фантастическую.
Дана - высокая девушка с каштановыми волосами и с вечно приклеенной улыбкой. Она повредила мениск, одно колено было подбинтовано, что совершенно не портило её великолепных длинных загорелых ног под коротким халатом. Дана была молода – лет шестнадцати, семнадцати, и вокруг неё постоянно кружился хоровод её юношей-сверстников, истекающих от поллюций, таких же временных инвалидов, как она.
Конечно, я облизывал на неё губы, но не более того. Однако Данина непосредственность не знала границ.
– А где у тебя бинт? Покажи! Наверно на животе.
– Да нет у меня бинта!
Она задрала мне халат и майку и, не обнаружив бинта, не успокоилась:
– Всё понятно, у тебя забинтован член.
Бессовестность молодого поколения не знала границ.
– Что ты Дана, бог с тобой, не полезешь же в штаны!
– А почему ты тогда в хирургическом?
– Заведующий меня любит.
– Попроси у него для меня справку на свободный выход.
– Зачем?
– Домой буду бегать.
– И добегаешься, второе колено перешибёшь.
– А плевать, у меня ноги крепкие.
– Ноги у тебя просто … сладкие.
Она взглянула на меня, на миг погасив улыбку, а я стушевался и больше на подобные темы не распространялся.
Зато много болтал с ней о другом, занимал
– Знаешь, когда мы приехали в Москву для работы с англичанами, нас поселили в шикарную гостиницу для академиков.
– Так ты академик?
– Что ты – у нас всего два академика на город, а я даже не кандидат.
– За что же такая честь?
– У нас же режимное предприятие – работа с иностранцами большая редкость.
– Мне папа говорил, что он давал подписку: вообще не встречаться с иностранцами.
– И я давал. Только у них самая лучшая техника, надо же её осваивать, чтобы совсем не отстать от Америки.
– А ты знаешь английский?
– Представь, что нет. Изучал немецкий.
– А почему тебя выбрали?
– Выбрали то сначала не меня, другого - с английским, да это не помешало ему запороть контракт.
– Как запороть?
– Да набрал за тыщи долларов не то, что надо в комплекс.
– А ты?
– А мне пришлось выкручиваться, заменять.
– Выкрутился?
– Выкрутился. Мне даже генерал, директор предприятия, предоставил доверенность на подпись от его имени, – похвастался я.
– Ого! – восторженно воскликнула Дана, – ты герой в моих глазах!
– Тогда позвольте поцеловать Вашу ручку, мадемуазель.
– Лучше я поцелую тебя в щёчку.
Она перегнулась через боковинку соседнего кресла и азартно чмокнула меня. Я схватил её запястье и приложился к нежной загорелой коже тыльной части ладони.
– И где ты только загораешь зимой?
– Нигде. Это с лета. Видел бы меня в августе – как негритянка.
Лариса явилась ко мне в больницу. Но раньше посетил меня Фаукат и сообщил, что видел мою подругу, входящей в свой дом с начальником отдела.
«Конечно, пришли не чаи гонять»!
– усмехнулся я про себя.
Я сделал вид, что лежачий больной и наврал что-то про операцию. Она повздыхала и ушла.
Наконец, я настроил в отделении радиосвязь и выписался.
Дана попросила у меня телефон, её выписывали завтра.