Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
Официант напоминает лыжника, упавшего в пропасть. Он озирается вокруг себя, понимает, что вышел не в ту дверь, что не мешает ему выйти из себя.
— Я требую расчёта, — тявкает он, — что за дети, это невыносимо!
— Я уверена, что это моя племянница, — признаётся нам Берта, срываясь с места.
Она появляется вновь через две минуты, преследуя Мари-Мари. Малышка отрывается между столами, спасаясь от тётушкиного гнева. Толкает людей, сбрасывает бутылки, дёргает за скатерти, опрокидывает горелки. Время от времени, думая, что уже дотянется, Берта наносит удары, но неотвратимо (если так можно сказать) промахивается. Наконец она прижимает её к столу толстого американца в цветастой рубашке.
— Ну, погоди
Она размахивается, чтобы дать ей затрещину. Малышка пригнулась, и пенделя получает старикан. Как раз в тот момент, когда он жевал кусок морского языка. Но он не дожевал! Вилка воткнулась ему в десну. Он выплёвывает свою челюсть вместе с кровью. Его жёнушка вспоминает Даллас. Издает крик! Зовёт F. В. I., Navy, Strategic Air Command! Она думает, что начался новый Пирл-Хар-Сыр-Бор. Требует немедленной репатриации. Запевает «Звёздный стяг», Полный шурум-бурум!
Трясущегося американца отправляют в медпункт. Неодобрительный гул осуждает Берту. Тем более что за её неточность баллистики расплачивается Мари-Мари. Берта устраивает ей шумную порку, задрав юбчонку и стянув трусики. Два старых пошляка глазеют, роняя слюни на телятину с рисом по-деревенски. Зрелище их возбуждает! Они сияют на двести ватт.
Мари-Мари вопит, что она не виновата. Официант первым начал, он ей отказал в третьей порции шоколадного мусса, назвав её сладкоежкой. Она терпеть не может, когда её обзывают. Да ещё другие дети смеялись над ней.
Видя, что тётушка Берта продолжает порку, она прекращает оправдываться и взывает о помощи! Она умоляет меня вступиться за неё. Что я в конце концов и делаю строгим голосом.
— Берта, — рычу я, — вам не стыдно бить эту малышку на виду у всех людей?
Но когда Берта в ярости, нужно кое-что подейственнее, чем мои замечания, чтобы погасить ураган. Она говорит, что она опекунша; что она должна заниматься воспитанием! Не я научу Мари-Мари хорошим манерам, чтобы выросла приличная девушка, а она! Так что мне надо заткнуться. Что касается людей, которые смотрят, то они у неё в трусах, а это не лучшее место, где можно провести лето.
Пришлось вмешаться Берю, что он и делает с большой неохотой. Только что подали паштет из гусиной печёнки, и он уже ел его, намазав на ломоть мясного рулета. Он всё еще жуёт. У него вокруг шеи намотана салфетка.
— Присядь, Берти! — предписывает он. — Я займусь этим вопросом самолично!
Его жёнушка посылает его в баню. Она имеет право пороть, это её племянница!
У Берю нет времени на уговоры. Он знает, что в колдовском логове поваров ладится что-то вкусное. У них там всё равно что на сборочной линии, где потерянную минуту уже не вернёшь. Немного зазевался — и фриштик накрылся, соусы «прилипают», мясо теряет сочность, овощи сохнут.
— Берта, если не сядешь немедленно, схлопочешь по фейсу, и к тому же я слопаю твою порцию паштета!
Аргумент (я имею в виду последний) весомый. Живодёрша прекращает бить. Укладывает дойки в свой гамак с двойным карбюратором и возвращается к столу.
— А ты, — говорит Берю девчонке, — иди, проветрись на палубе, поговорим после пищеварения!
Вы думаете, на этом всё кончилось? Как бы не так! В тот момент, когда подали запечённые с сыром морепродукты, разыгрывается ещё один эпизод. Не такой шумный, но столь же драматичный. Месье Феликс начинает извергаться во все стороны. Его молчание, его недовольный вид шли от морской болезни! Он даже и не думал, что так получится, потому что нам сказали, что «Мердалор» снабжён стабилизатором качки. Он высиживал свою тошноту молча. Изображал мечтательность, недовольство. Надеялся, что она пройдет, вот только она не прошла. Первый залп грянул как раз в тот момент, когда пингвин принес нам шикарные морепродукты на подносе из натёртой до блеска красной меди. «Флауфф!» — как написали бы в комиксах! Гейзер, мои заиньки! Вот это напор, мои мальчики! У него там, в недрах, ещё те залежи для такого мощного выброса!
Брумф! Вторая смена! Всем досталось. (Если некоторых читателей или читательниц тошнит от моего реализма, пусть они сбегают в соседнюю аптеку и купят себе книжку Мориака с лекарственной ромашкой, нет ничего лучше!)
Морепродукты стали неузнаваемыми, манишка халдея тоже. Мы не смеем взглянуть на декольте Берты; оно залеплено гарниром, свободных мест нет! Из Феликса хлещет, как из рассерженной Этны. Извергает так, что надо бы вызвать моего обоюдного читателя, вулканолога Харуна Тазиева, чтобы измерить масштаб катастрофы, принять меры. Нефтяной прилив? Да он всё равно что чернильное пятнышко рядом с этим бедствием! У препода мозглявая внешность, но он не довольствуется полумерами.
Его блёв по масштабу сравним с его хвостом. Могучий, щедрый. Накрывает, словно вечерняя мгла.
— Бедняга! Он болен! — причитает Берта. — Идёмте, Феликс, я вас подлечу! Впрочем, идите первым, я приду, как только закончу ужин!
Феликс хочет извиниться, но не может! Он выдает залпы, один другого мучительнее. Бжуафф! Вииизпф! Рррэгтз!
Он встаёт, отходит. Блюёт на себя, на пол, везде. Останавливается у столов, опирается на них, лепит в блюда. Мечет фарш в дамские причёски! Замирает на мгновение, ошарашенный силой прилива. Его внутренности в панике. Он уже не знает, через что опорожниться, как ускорить процесс. Хватается за какую-то даму как за спасательный круг! Проклятие! Злой рок! Ирония судьбы! Дама — не кто иная, как супруга министра! Она схлопотала на плечи немилосердно, повернулась с воплем и получила остаток прямо в рожу. Весьма кстати, ибо её физия и так уже будила позывы… У Старика должно быть ещё то здоровье, чтобы питать нежные чувства к этой сове! Нос крючком, лицо в морщинах, глаз косит, рот без губ, волосы красного цвета! Брови нарисованы! Рвотно-блевотное! Отврат! Кошмар, оставленный утренней зарёй! Слегка вихляет бёдрами, но этим её уже не испортить! Голос кислый, как неспелый лимон! Ведьма в образе женщины! Беспросветная ночь!
Этот невообразимый ужас добивает Феликса. Последняя ступень ракеты отделяется! Его мучила лангуста, которую он только что съел. У него больше нет сил. Он признаёт себя побеждённым! Отрекается от тела! Обезумевший костяк умоляет прикончить его. Он хватает миссис министершу за шею, чтобы не пасть лицом. Садится на корточки! Испражняется тут же, не сходя с места, издавая стоны сквозь последние изрыгания.
Апофеоз! Мы перешли грань терпимости. Перешагнули за рамку зеркала, чтобы попасть в четвёртое измерение. Он бросается на колени госпожи Газон-сюр-Лебид. Называет её мамой! Плачет, чтобы было видно, что уже не осталось ни одного незанятого отверстия. Если бы он мог блевать через уши, он согласился бы и на это! Через нос, во всяком случае, он уже согласился. Самым жидким и в большом количестве. Требуется вся пропускная способность его канализационной сети. Он бы продырявил себя, чтобы ускорить сброс паводка. Отыскал бы неизвестный слив, который щедрая природа предусмотрела на такой случай!
Превосходительская супруга хочет от него освободиться, сбросить его. Она встаёт! К несчастью, он слишком сильно вцепился в её юбку. Застёжки не выдерживают! Феликс падает вместе с этим макетом парашюта. Сова выставляет нам свои дряблые ляжки, на которых кожа гуляет волнами. Перед нами открывается вид на выцветшие мессалиновые трусы, которые она приберегала для круизов и псовой охоты. Сине-зеленые с розовыми цветочками и весьма пушистыми белыми кружавчиками! Трусы, которые можно отыскать только на Монмартре в магазине белья для туризма.