Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
— А где Ахилл? — вопит торговец круизами.
— Его нет, — уклончиво отвечаю я. — Я подумал, что можно было прийти вместо него.
Абей суёт руку в переднюю часть трусов и немилосердно чешется. Слышится хруст, как от коровы, которая укладывается на свежую подстилку. Он вроде как огорчился, самую малость, и всё же его лицо вновь светится ликованием. Он отплясывает святого Витта в лучшем виде. Брызжет слюной, подбирает в пепельнице огрызок сигары, жадно его ест, не прекращая говорить.
— Что ж, я ему скажу потом, а вы будете первыми! Приветствую вас, первых свидетелей моего счастья! Располагайтесь! Садитесь и угощайтесь сигарами! Наполняйте бокалы, пейте, сморкайтесь в шторы, мочитесь на драпировку, плюйте в зеркала, вам всё можно, господа! Давайте выпьем шампанского! Нет, шампанское — это для моей ванны! Тогда виски? Или лучше старого порто, очень старого, столетнего! Двухсот-, трехсотлетнего! У меня есть одно, оно качало Людовика Пятнадцатого на своих коленях. Бутылка справа! Не хотите? Вы правы, оно слишком сладкое, несмотря на возраст. Гадость! Уж лучше гренадин. Точно, давайте
(Поворачивается в сторону спальни.)
— Ты готова, дорогая?
Молчание. Он бежит туда, приоткрывает дверь, заглядывает туда, покашливает, топает ногой, закрывает, открывает, отрыгивает, пукает, плачет, сморкается в пижаму, надевает очки.
(Возвращается к нам.)
— Господа, новость, большая, удивительная новость: я счастлив, я переполнен чувствами, я заново родился, я вне себя, я на седьмом небе. Господа, я благодарю небо! Я целую плодородную землю. Молюсь! Господа, впервые с восьмого сентября тысяча девятьсот сорок четвертого года я кончил. Невероятно! Циклон! Фейерверк! В тысяча девятьсот сорок четвертом году меня обвинили в петенизме [84] и бросили за решётку, потому что я отказался предоставить свой флот этим гнусным британцам. Это заключение лишило меня избавительных радостей оргазма. Я по-прежнему мог исполнять телесный акт, но с тех пор я перестал получать от него малейшее удовольствие, не считая скудной мужской гордости. Это и было моей мучительной тайной, господа! И вот, сего дня я сделал новую попытку, и она была успешной. Вы слышите, я повторяю: ус-пеш-ной! Провидение… О Боже, верховный владыка мира, благодарю Тебя! Провидение послало мне существо самое изысканное, самое гармоничное, самое сладкое, самое волнующее, самое в высшей степени приятное, самое-самое, о котором только я мог мечтать. И эта вещь произошла, господа! Я вновь получил наслаждение. Священник даст благодарственный молебен завтра утром в восемь часов, я ему уже позвонил. Дым рассеялся. После того как закончились мои финансовые страдания, пришёл конец моим телесным мучениям, или мукам, потом посмотрите в словаре. Меня ждёт апофеоз. Я иду к нему с протянутыми руками!
84
Петен, Анри (1856–1951) — маршал Франции. Во время оккупации правительство Петена сотрудничало с нацистами. После освобождения был приговорён к смертной казни, но приговор был заменён на пожизненное заключение. — Прим. пер.
Но это еще не всё, мои благородные свидетели. За хорошей новостью тянутся другие. Они размножаются со скоростью микробов. В общем, новость, о которой я вам сообщил, породила другую, которая в свою очередь потянет за собой много, много других! Господа, я женюсь! Быстро, где угодно, как угодно! В Уругвае, если нужно, пока буду ждать развода с временной мадам Абей. Вот так, господа! Но будем великодушны, забудем об этих годах супружеской бедности! Может быть, дать алименты бывшей жене Абея? Ну да, ещё чего! Как бы не так! Достаточно церковной милостыни! Что я говорю? МРОТ [85] , господа. МРОТ, и ничего больше! О тварь, лошадь, засушенная свинья, рефрижератор! О пугало! О пучок крапивы! МРОТ, говорю вам. Что? Мой сын? Вы же не сунете мне его под нос, как суют орудие преступления убийце, чтобы сбить его с толку! И я должен умиляться этим золотушным девственником? Я должен плакать над его юношескими угрями? Начнём с того, что я его отец! О, оставим сантименты, господа присяжные! Особенность сильных людей заключается в том, что они не слабые. Что? Учёба для этого потроха? Какая учёба, господа? Вы шутите? Парню восемнадцать лет — и он даже не доктор филологии! Я смеюсь! В век компьютера, пенициллина, Иветты Орнер [86] и лунохода! Недоумок, вот кто он! В шахту его, господа! Что? Их закрыли? Так откроем! Хотя бы одну, для него, пусть он там стаптывает свои ноги, обдирает пальцы! Розовая вата кончилась, беби! Даёшь угля, чёрт возьми! Каникулы в Куршевеле? А вот хрен тебе! Метана не хочешь, подонок? В клоаку! В сто лет он будет харкать чёрным! Ему выправят морщины паяльной лампой! О! О! Маленький эгоист! Я тебе их дам, карманные деньги! На сигареты? На, получи! Ты же мне когда-нибудь в лицо плюнешь! Не выйдет! Я начинаю новую жизнь, сопляк! Я теперь буду оттягиваться, кастрат несчастный! Папин аппарат — не хрен собачий!
85
МРОТ — минимальный размер оплаты труда, равный, например, в России в 2012 году 4611 руб. — Прим. ред.
86
Иветта Орнер (1922) — аккордеонистка, которую называют национальным сокровищем Франции. — Прим. пер.
Он хватает подушку с софы, промокает ею пот на лбу и прикладывает к животу.
— Я больше не могу укрывать её от вас, господа. Счастье должно быть на виду! Его нужно выставлять на витрину под неоновой рампой. Прошу сюда!
Он поднимает нас жестом. Ведет в свой лабиринт зеркал и раритетов. Мы входим в спальню, огромную комнату размером на шестьдесят сантиметров шире корабля, что объясняет эту небольшую припухлость, эту геометрическую выпуклость справа по борту.
Он шепчет умильно:
— Душечка, принцесса, безумие, свежесть! Она купается! Вы когда-нибудь видели нимфу, господа? Сирену с ногами? Богиню? Вы знаете, что такое женщина? Нет? Тогда идите сюда, господа. Тихо. Украдите это сокровище глазами, но не испачкайте его взглядом. Полюбуйтесь моей телесной радостью! Почувствуйте мой восторг! Поймите мой лиризм.
Озвучив эти банальности, он тихо открывает дверь. Я вам не буду снова описывать ванную, поскольку в общих чертах я вам её уже набросал (накидать я не мог) несколькими страницами раньше, позвольте мне только уточнить, что там находится девушка. Голая, но выглядит прилично, потому что она восхитительна. Вот только эта девушка, держитесь крепче и, если что, держите меня: не кто иная, как Камилла. Помните? Красотка с магнитофоном, которую я превратил в Спящую Красавицу в гостинице моего кореша Нарсисса.
Глава 22
Получите разрешение на охоту и попробуйте поймать Естество, мои заиньки. Вы убедитесь в том, что оно быстро всплывает.
Так, я имею в виду кузена Гектора. С его рожей осведомлённого, его озабоченным, недовольным видом, одеждой от Кардена, в своих тайных закоулках он всё же чувствует себя неполноценным. Чиновничество его отметило. Оно несмываемо, как след шариковой ручки на шерсти белой собачки. Долгие годы придирок, прогибов, несладких отваров, профессиональных страхов, потёртых прикидов, едва контролируемой честности, мелкой зависти, капель в нос, неблагодарных кивков, косых взглядов, люстриновых портьер, бумажных голубей, елея и надежд на повышение. Невозможно долгое время практиковать любовь с мылом «Кадом» или «Монсавон» и не сохранить стигматов пугливости.
Когда он узрел мисс Камиллу, которая надевала черный лифтёр (она прикрыла только одну грудь, что сделало её похожей на Моше Даяна [87] ), кузен поворачивает оглобли. Сразу. На пределе терпимости к этому фанфарону, который его нанял и теперь подсовывает свои мерзости. Он говорит «О-о-о-о!» и срывается, опрокинув стул эпохи Директории, столь велико его возмущение.
Пребывая в полном экстазе, Абей даже ничего не заметил.
— Ну? Ну? — дёргает он меня, закрыв дверь. — Разве не класс? Разве не прелесть? Узнали? Племянница моего любезнейшего, моего дражайшего, моего бесценного Ахилла! Сок, бархат, любовная интуиция. Электричество в образе женщины! Я люблю её! Я её обожаю! Падаю к её ногам! Целую лак на её ногтях. Лижу лодыжки, икры, коленки… О, головокружение! Свет моих дней! Солнце моей жизни, лучезарный фонтан, Версаль, де Голль, сок моей жизни! Спазм! Я попрошу её руки у Ахилла! Скажу ему, что я одной ногой уже в его семье! Мне не терпится заключить его в свои объятия, назвать его дядюшкой! Вы видели это тело? Эту попку, эту грудь, эти бёдра? Хотите взглянуть ещё? Совсем чуть-чуть, украдкой, вприглядку?
87
Даян, Моше (1915–1981) — министр обороны Израиля в период 1967–1974 гг. В результате ранения потерял глаз и носил чёрную повязку. — Прим. пер.
— Нет нужды, — отрезаю я холодно, — я уже знаю её, я её отодрал раньше вас, дорогой Абей, а так называемый дядюшка Ахилл раньше меня.
— Лжец! Подлый! Слюнявая жаба! Дерьмо! — вопит судовладелец. — Вы своё получите! Я вас под суд отдам за клевету. Как вы смеете?
Его вопли привлекают внимание малышки, она высовывает голову из-за двери, видит меня и вопит:
— Ах, вот ты где, подлец!
Она бросается ко мне в лифчике, но без трусов, и даёт мне пощёчину.
— Это слишком, хам! Скотина! Ты ушёл и не разбудил меня! Мне пришлось сесть на самолёт, чтобы догнать корабль в Малаге. Ты мне подмешал снотворного, не иначе! Я не привыкла дрыхнуть как двенадцать жандармов! Ты мне оплатишь мой билет, хам!
Я отбиваю удар простым блоком. Отодвинув пантеру, иду на Оскара.
— Ну что? — спрашиваю я, посмеиваясь.
Классиков он знает. Он отступает на шаг и кладёт руку себе на грудь.
— Задет прямо в сердце ударом коварным, ударом смертельным, — начинает он.
Он умолкает, его глаза округляются, заостряются, вонзаются в меня.
— Ахилл тоже?
— Да, мадемуазель играет на мужчинах, как другие на ксилофоне.
— Её дядя? Она блудит с этим плешивым козлом? Занимается инцестом с этим престарелым? Предаётся низшим инстинктам с этим надутым индюком? Отдаётся фальшивой страсти этого развратника? Ублажает похоть этого почти старика? Терпит смехотворные наскоки этого лысого? Оскверняет себя с этим еретиком? Позволяет пачкать себя этому смердящему хряку? Она принимает в себя жалкий отросток этого шефа-легавого! Даёт себя лапать этому прелюбодею! Она не противится этим мерзким совокуплениям, извращениям и хищениям этого старого жалкого маньяка, не отвергает его остывшее тело, его слабые потуги? Терпит это липкое и прогорклое, с виду такая красивая? Этот свет зари даёт в глазок своему дядюшке? Этот весенний цвет! Этот журчащий родник, в котором я хотел напоить свой пятый десяток? Эта живая вода, в которой я становлюсь толедским клинком! Эта принцесса, которую её нагота делает краше, чем горностаевая мантия! Нет, нет! Тысячу раз, сто тысяч, триста миллиардов раз нет! Я не хочу! Я против! Я убью этого нечестивца! Кастрирую его шинковкой! Засуну ему его гениталии в глотку. Вычеркну мужской пол в его документах. Да где же эта гниль, эта погань, эта тварь, эта рвань? Отыщите мне его, я хочу его оскопить! Я вырву из него плотского демона теми же клещами, которыми оторву его член! Быстро, притащите мне его! Этот корабль осквернён его присутствием!