Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
Босс что-то узнал. И поскольку он узнал что-то, кто-то поспешил упрятать его, чтобы помешать ему говорить.
Я подхожу к письменному столу с роскошным кожаным бюваром, на котором выгравирован гордый силуэт «Мердалора». Открываю бювар. Внутри лежит анонимное письмо, которое подсунули боссу во время посадки:
«Старый м…!
Если ты думаешь, что сможешь помешать чему бы то ни было со своими легавыми, ты ошибаешься».
Странно, что он припрятал эту позорную бумажку здесь, на виду у грумов, что он её вытащил совсем недавно из своего бумажника. Может быть, новости, которые узнал босс, были связаны с анонимным письмом?
Его ручка всё ещё лежит на столе. Всё произошло очень быстро. Одной минуты было достаточно, чтобы проделать путь от каюты Дира до трапа, и ещё одной для Тотора, чтобы дойти до каюты… Да что это я, считаю секунды как утром, с сундуком!
— Можно войти? — спрашивает Гектор.
Рядом с ним высокий мальчуган, который состоит из одних рук и ног, лицо усеяно веснушками, и он себе на уме. Мальчуган явно не считает себя собачьим экскрементом. Надо видеть, как он выпячивает грудь в своём шикарном красном прикиде с золотыми пуговицами.
— Значит, всё серьёзно, месье? — обращается он ко мне. — Еще один?
Сдаётся мне, что корабельные тайны при такой жаре выпариваются быстро.
Я воздерживаюсь от ответа.
— Рассказывай, сынок! — говорю я ему, возвращаясь к креслу.
Нет необходимости давать ему объяснения, он это делает сам.
— Я был на дежурстве… Месье из этой каюты позвонил мне. «Ты знаешь Гектора Дэра?» — спросил он. «Да, мсье, — ответил я, — это частный детектив на борту». — «Частнее не бывает, в самом деле… — ответил месье. — Быстро отнеси ему эту записку, он должен быть около трапа».
— Хорошо, — обрываю я, — продолжай свой рассказ, но сначала скажи, как он выглядел, этот месье.
Мой вопрос сбивает с толку мальчугана.
— Что вас интересует? Как он был одет? На нём были белые льняные брюки и рубашка…
— Я хотел узнать, как он себя вёл, сынок. Он чем-нибудь занимался, когда ты вошел?
— Но я не входил, — говорит мальчик. — Он приоткрыл дверь и протянул мне письмо.
— Чёрт, вот это уже интересно. Как ты думаешь, он был один в каюте?
— Нет, конечно, я услышал голоса перед тем, как постучать.
— Ты знал об этом, Гектор? — не могу не открыть скобку я.
— Э-э… мм… честно говоря, э-э… нет! — лопочет кузен.
Я выдаю ему улыбочку с уксусом.
— Что ты хочешь, Тотор, это ремесло. Ладно, вернёмся к нашим баранам [82] , ты говоришь, что услышал чьи-то голоса, сынок?
— Во всяком случае, мне показалось, если только старик не разговаривал сам с собой…
— Вывод: он говорил?
— Да.
— И что же он говорил?
— О, знаете, я не прислушивался.
82
Вот видите, я же вам говорил выше об избитых выражениях: от них не отделаешься; они липкие, как бумага для мух. — Сан-А.
— У тебя феноменальная память, парнишка, включай её!
Юнга распускает хвост.
— Без каких-либо гарантий, — говорит он помпезно, — мне кажется, мне послышалось примерно вот что…
Он закрывает глаза.
«Вот теперь я могу приподнять край завесы…»
Я узнаю стиль босса, как недавно я узнал его почерк. О, да эта фраза — это же сам босс!
В самом деле, она из тех фраз, которые человек его породы может прошептать самому себе.
— Он разговаривал громко, сынок?
— Разумеется, я же услышал из коридора.
— Кто-нибудь ответил?
— Я постучал в это время.
— Но у тебя такое чувство, что в каюте он был не один?
— Да.
— Ты заметил ещё что-нибудь?
Долговязый в красном думает.
— У него в руке был какой-то странный предмет; он раскачивал им на цепочке, что-то вроде монокля, только квадратного.
— Это его лупа! — говорю я.
Мы с коллегами подарили её ему пару лет назад, не помню, по какому случаю. Лупа в оправе из небольшого золотого слитка с цепочкой. Старику подарок очень понравился, и он с ним не расставался. Он стал для него реликвией…
Итак, он держал её в руке в тот момент, когда давал записку юнге. Может быть, он просто играл ею, чтобы «успокоить» пальцы, а может, он только что пользовался лупой?
— Что ещё, сынок?
— Я отнёс конверт месье.
— И ты не останавливался, говори честно, это очень важно.
— Я не останавливался, ьслянусь, я даже бежал, понимаете?
Звенит болтофон. Я снимаю трубку, и сразу же меня оглушает голос Абея.
— Ахилл! — орёт судовладелец. — О! Вот ты где, так, хорошо! Наконец-то! Немедленно иди ко мне, у меня для тебя ещё тот сюрпризец!
У меня нет времени развеивать его иллюзии, этот кретин уже положил трубку.
Глава 21
Так, идём, — говорю я Гектору. — Надо думать, Абей приготовил «ещё тот» сюрприз для Старика. За отсутствием последнего, возможно, сюрприз будет для нас!
Мы топаем в другой конец корабля, туда, где находится онасисовая каюта судовладельца. Папаша Оскар не скупится на удобства. Это такой инициатор, который держит для себя шикарную квартиру в двух уровнях с подвесной террасой и бассейном в элитном доме, который он только что воздвиг (а свой имидж раздвиг). Что касается его королевской каюты, она о трёх комнатах. Ибо ванную можно считать комнатой, это гвоздь программы. Полностью обшита священным деревом из Индии, краны из литого золота работы Родена. На главном панно работа Ренуара, подлинность которой подтверждена детьми мэтра. Чтобы подойти к ванне, надо спуститься на три ступени. Всё очень просто: чтобы выполнить её, нижнюю каюту пришлось похоронить (пожизненно). Окна из горного хрусталя. Даже вешалка для полотенец из платины, а махровые полотенца расписаны вручную самими Карзу, Бюфе, Шампенем и Ленэном. Есть специальный телевизор, который показывает фильм о зелёной диарее в случае, если мучит запор (для утешения), или о маленьких беафрийцах, когда вы взвешиваетесь и обнаруживаете избыток багажа в своих складках. Изощрённость, уверяю вас! Расточительство, которое отдаёт должное французскому вкусу. Кстати, когда лампа для бритья не горит, она отражает силуэт нашего президента Рис-бублики, с трёхцветной гирляндой вокруг, и это симпатичнее, чем его щетина. Но я ставлю телегу впереди лошади [83] , ибо в ванную мы пока не лезем. Для начала мы прёмся в салон. Но здесь уж, поверьте, зрелище достойно пера. Я не знаю, были ли вы в зеркальной галерее Сен-Гобен, но у Абея это что-то! Ничего, кроме огранки, насечки, крапчатости, геральдики. Зажигаешь лампочку, чик! И сразу попадаешь на ярмарку Дютрон! Зарево, слепящие брызги. Лампочки, сколько глаз хватает, до четвёртого измерения!
83
Еще одно клише! В следующий раз с меня штраф на тысячу рваных, и мы их пропьём, о’кей? — Сан-А.
Оскар, по всей видимости, настолько не терпит одиночества, что множит свой облик, делится до бесконечности. Стоит ему попасть в свою хазу, он уже не знает, где он и какое из этих изображений — настоящий Абей, а когда он тянет подружку, я думаю, он ушибается пополем о стекло.
Как только мы открываем дверь в ответ на его громкое: «Входите! Входите быстрее!», мы вспыхиваем, мгновенно размножившись. Мы ищем, за что ухватиться! Пошатываемся! Мы в полной растерянности. Мы отступаем перед количеством. Самоужасаемся. Вашим Сан-Антонио как будто изрыгнули. Мириады световых лет! В длину, по диагонали, спереди, сзади, на потолке. И ещё великое множество Гекторов, изобилие Абеев. Безумие, ужас! Наши чувства противятся. Мозг размягчается. Нам хочется стать целыми. Остановить этот жестокий понос. Поубивать себя ударами молотка по зеркалам с диким громом, диким разгромом. Миллионы Абеев, которые жестикулируют со всех сторон, одеты в пижаму на китайский манер и трусы. Да к тому же пижама распахнута. Своё пузо он нам показал утром, но сейчас оно как бы расцвело. Пухлое, натянутое, с противным хитрым глазком в центре, жалкой растительностью в нижней части, косым шрамом и с конопушками на всём этом, словно острова в Тихом океане.