Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Шрифт:
Он озвучивает содержание проспекта своей компании, не отрывая взгляда от славного белого треугольника, который для него важнее всех вымпелов, когда-либо развевавшихся на мачтах его кораблей.
Малышка поворачивается ко мне и выдаёт неопределённую, но многообещающую улыбку.
— О, вы тоже едете? — шепчет она.
— Ну да, — вздыхаю я, — перед капризами вашего дядюшки трудно устоять.
Она кивает.
— Это правда, — соглашается Камилла, — перед ним трудно устоять, так что я еду тоже.
От радости Абей падает на толстый ковёр восточной работы. Его очки слетают, и он пускается в поиски на четвереньках, при этом нос ищет на высоте коленей Камиллы.
Появляется Старик, весёлый как деревенская ярмарка.
— Всё отлично, — говорит он, — ваша матушка согласна, скажу больше, она даже счастлива.
Я
— Браво, господин директор! Я не сомневался в ваших ораторских способностях. Позвольте сообщить вам, что всё складывается даже лучше, чем вы думали. Мадемуазель ваша племянница тоже согласилась принять приглашение. То есть она тоже отправляется в путешествие.
Лицо Босса становится таким же серым, как бретонское утро. Он едва не давится. Его кадык бегает вверх-вниз. Он падает в кресло как спиленный дуб.
— Ах, вот как, хорошо, очень хорошо, — бормочет он. — Я тронут…
Да, уж он тронут! Поражён в самое сердце! Ах, эта сдерживаемая гримаса! Ах, эта скрытая язва! Ах, эта улыбка, полная злости! Ах, этот убийственный огонёк, стыдливо прикрытый длинными ресницами, единственным, что осталось от волосяного покрова Старика.
— Я подумал ещё кое о чём, — весело сообщаю я, в то время как Абей неохотно занимает своё место, и в сетчатке у него светятся радужные перспективы.
— В самом деле? — спрашивает босс.
Он говорит сквозь зубы. Каждый слог отточен и сочится ядом кураре. Он ни на кого не смотрит. В него вселяется душа убийцы.
— Как сказал Абей…
— А? — отзывается последний, всё ещё пребывая под гипнозом от деликатесов «племянницы» Биг Папаши.
И поскольку я ничего не говорю, он теряет интерес к данному вопросу. Удар громом! Оскар влюбился в трусики. У каждого свои проблемы. Его глаза одушевляют предметы. Тем лучше для него. Некоторые тащатся от таких вещей, что вы даже не поверите. Я знал одного молодого человека, у которого вместо любовницы было кресло. В стиле Людовика Шестнадцатого, я понимаю, но всё же… Каждый день он пялил его со стороны спинки. Ещё надо суметь… Внести свою лепту, если так можно сказать. Не напрягая мозгов. Я так понимаю, у парня, о котором я толкую, были инстинкты гомофила. Со стороны спинки, весьма красноречиво, не так ли? Заметьте, в конце концов он-таки вошёл в норму и женился. В общем, он поменял своё кресло на жену. Я уверен, что впоследствии любовь для него была уже не та. И что он сожалеет! Когда он пропускает свою законную через семафор, он закрывает глаза, чтобы мысленно представить себе кресло, и он думает не о её руках, а о его ножках.
Великий Селин писал: «Если бы мы улетали ещё и от вещей, как от женщин, мы бы умерли от поэзии». Да, вещи… Вот уж что настоящая вещь в этой жизни! Они не так обманчивы как люди, они гордые, благородные и верные.
— Как сказал ваш друг, — повторяю я, — понадобится немало статистов для съёмки этого фильма на борту!
И подмигиваю со значением. Крошка подскакивает.
— Вы будете снимать фильм?
— Да, моя прелесть, — подтверждаю я, думая, что моего «Эмига 8 мм» для этого будет достаточно.
— Ну и?.. — обрывает плешивый.
— Ну и я подумал, что Берюрье отдыхают недалеко отсюда в кемпинге. Может быть…
Может!
Вот с этого всё и началось.
Глава 2
Босс шагает размашистым яростным шагом. Он всё ещё не пришёл в себя после того, как узнал об участии в круизе его фальшивой племянницы.
Хватит с него прикидываться шлангом и чтобы его разоблачал как бабника кто-то из его мелких сошек. Он зол на весь мир и в особенности на меня, которого подозревает в причастности к этой проделке. Он уже знает, что Камилла наставит ему рога. Девочка на сезон! Она устроит разгром на корабле. И он ничего не сможет сделать, потому что ему отведена неблагодарная роль слабоумного дядюшки. Сразу же радость от победы надо мной сменяется безразличием. Старик относится к тем, кто забывает об успехе, как только его добьётся, и думает только о своих неудачах. Заметьте, сила этих людей в их постоянном недовольстве. Человек, которому требуется мало, счастлив, но он не продвигается вперёд. Если бы Эрзог довольствовался малым, холма Монмартра ему было бы достаточно, и он не стал бы себе морозить пальцы на вершине Аннапурны. И ваш Сан-А писал бы строго классические детективы вместо того, чтобы строить сталактиты в своих мозгах и выдавать вам такие штучки, от которых гудят нейроны. Желание как-то помочь другим. Он своё дело знает! У меня вокруг пупка есть забавные штучки, и меня охватывает желание вам их дать, даже если вы их выбросите в мусорный бак.
Есть такие умы, у которых начинает чесаться в окороках от моего чтива. Какая-то поверхностная философия у этого Сан-Антонио, — жалуются сии гипсовые фигуры. Так это же комплимент, Зезетта! Если она простая, моя философия, значит, она хорошая. Простые истины — самые стоящие. Я — медицинская аптечка народной мысли. Механический конструктор философии на каждый день. Сэндвич рассудка, которым утоляют внезапный голод. Когда выходишь из моего буфета, можно свернуть к богатым заведениям, чтобы запастись провизией для пышного стола, чтобы вас обработали люксовым электричеством, натёрли до блеска мозги и позолотили интеллект. Не стоит спорить, что лучше. Уж если нам выпало жить, давайте жить вместе! Жизнь, её надо пережить. Как говорил Икар: «Без крыльев не выживёшь».
В это время года перейти набережную Круазет равносильно подвигу. Наводнение из спортивных машин, набитых загорелым мясом. Скопление ляжек и грудей, переплетение ног, цветной калейдоскоп, всплески хрома, канцерогенные запахи бензина и разогретого гудрона. Всё это плавится на солнце под сизыми от пыли пальмами.
Мы затаились на краю пешеходного перехода, готовые броситься в первую попавшуюся брешь. Окружающая среда состоит из временных пешеходов, которые героически пытаются пробиться к своим машинам. Какая-то пара шестидесятилетних мечет молнии. У него внешность внематочного плода, которому не надо было вылезать из банки своего детства, она — крикливая мартышка с мускулами, как у рака. Соломенные шляпы с лентами создают им ядовитую тень. Они трясут кулаками в сторону нескончаемого потока, пёстрого, адского, шумного, дерзкого, припадочного, который наплывает, словно прибой, гудит, оскорбляет, смеётся, поёт и размахивает бесстыдством, словно знаменем.
Надо видеть этих мэнов Лазурного Берега. Бампер к бамперу, все в пыли и в радиоприемниках. Ибо посреди этого треска они еще выдают «привет-девочки» по кругу! Ты улавливаешь голос Клода Франсуа, рвущиеся миндалины Холидея. И еще Шейлу, вы слышали, как поёт Шейла? Она продолжает мужественно вибрировать голосовой щелью, эта деваха, посреди всеобщего гама. Месье Лип невозмутимо выдаёт нам её трели.
Всё это движется беспрерывно. Молодые люди с голыми торсами свешивают ноги с золотистым ворсом из своего автомобиля «триумф». Есть и семейство оплачиваемых отпускников, тех, что вырвались с кровопролитной дороги Наполеона, одуревших от народного празднества, с шезлонгами, прикреплёнными к багажнику на крыше, детскими колясками, матрасами, клетками с канарейками, водными лыжами, эмалированными горшками, японскими велосипедами, баллонами с бутаном. На них майки в сеточку. Мамаша вся багровая от езды и от жары. Внутри ты замечаешь кошку на привязи или бобика, который высунул свой хвост через дверцу как на праздник. Детишки на грани удушения, тёща смело расстегнула блузку и обмахивается журналом «Французский охотник». У страдалицы взгляд угасающий. Она взывает к чересчур голубому небу, чересчур пустому, чтобы скрывать там милосердного Боженьку. Боженька занят своей работой, и безмозглые отдыхающие, которые толпятся вдоль моря, не входят в его производственное задание.
Есть и иностранные туристы. Бесстрастные англичане с рожами, не более фиолетовыми, чем обычно, которые ничем не мучаются, не дёргаются, ни на что не смотрят. Взмокшие бельгийцы с глазами, полными доверия и восхищения. Немцы, спокойные и мягкие, немного озабоченные. Швейцарцы, которые стараются не поцарапать кузов своих сверкающих «мерседесов», осторожно сигналят и включают фары. Скандинавы, такие же идиотские, как и сканди [12] , блондинистые, бесцветные, безбашенные, регочут под взглядами прохожих.
12
Сканди — забавные скандинавские сувениры, например, пластмассовые шлемы с рогами. — Прим. пер.