Отпуск по ранению.Сашка
Шрифт:
– Хватит, Тоня, задушишь лейтенанта, – сказал кто-то.
Тоня оторвалась от него, но продолжала держать его голову и смотрела затуманенными, но серьезными глазами, и ее взгляд притягивал Володьку. Ничего не соображая, забыв о присутствующих, как во сне, поднялся он со стула, прижал Тоню к себе, нашел ртом ее полураскрытые губы…
– Это уже не по правилам, – заметил очкарик, а остальные рассмеялись.
Но когда Володька отпустил Тоню, никто уже не смеялся. Смотрели, переводя взгляды с него на Тоню, и молчали. А Володька, не сразу очнувшись, тоже обвел глазами комнату, притихших и недоуменно
– Простите… Не знаю, как это получилось… Мне уйти? – сделал он шаг.
– Нет, – еле слышно произнесла Тоня, заступая ему дорогу, тоже смущенная и побледневшая. – Нет, не уходите…
Тут поднялся один из парней:
– Кажется, надо уходить… нам?
– Да, ребята, – как-то просто сказала Тоня. – Извините, но вы видите: что-то произошло… Я пока сама не понимаю… Но что-то произошло.
Ребята без ухмылок и двусмысленных взглядов поднялись и направились к выходу, только одна из подруг что-то шепнула Тоне на ухо. Тоня слегка пожала плечами и пошла провожать гостей. Володька все еще стоял столбом посреди комнаты. До него доносился негромкий разговор в передней, но он не вникал в него – он был смятен, ошарашен случившимся. Он слышал, как захлопнулась дверь, зазвенела цепочка, затем слышал Тонины шаги и как мимо него прошелестело ее платье. Он обернулся. Тоня стояла напротив и глядела на него.
– Да, что-то случилось… – задумчиво сказала она и опять прикоснулась к его руке. – Со мной случилось. С вами-то ничего. Вы просто очень давно не целовались…
Она прошла к столу, налила себе рюмку и медленно, маленькими глотками выпила вино, затем провела рукой по волосам и как-то обессиленно опустилась на диван.
– Кажется, – начал он глухо, – со мной тоже что-то случилось. – Он вынул папиросы и жадно закурил.
– Неужели? – тихо, с радостным изумлением прошептала Тоня.
– Да… – так же тихо ответил он и присел, но не на диван, где сидела она, а на стул.
Ему не хватало дыхания, в горле пересохло, и он облизывал обметанные, сухие губы и молчал, не находя да и не ища слов для выражения того, что чувствовал сейчас. Молчала и Тоня. И они долго не решались прервать молчание, переживая, каждый по-своему, то значительное и необыкновенное, что произошло с ними.
– Последние дни я все время бродила по улицам… И вот встретила вас все-таки. Мне вообще везет в жизни.
Володька усмехнулся и покачал головой.
– Вы считаете, что это не так? – с тревогой спросила она.
– У нас только… пятнадцать дней.
– Не надо об этом! Я не хочу думать! – почти крикнула она и, протянув руку через стол, взяла Володькину кисть. – Вы знаете, все началось с руки… Когда вы протянули ее мне, еще грязную, со следами ожогов, такую жесткую… я подумала…
– Не надо… про руку, – попросил он и осторожно высвободил ее.
Тоня пристально взглянула на него и не сразу, а помедлив немного, спросила:
– Это связано… с фронтом?
– Да.
– И это страшно? – спросила, догадавшись.
– Очень.
– Господи, я как-то никогда об этом не задумывалась. Я дочь военного, и никогда… Значит, папины сабли… Может быть, ими тоже…
– Сабли – это очень давно, – сказал Володька, и опять ему подумалось, что Тоне он сможет рассказать про все, и не только сможет, но и должен, потому что держать все это в себе больше невозможно. И его прорвало: – Вы спрашивали – что из окопа? Так вот. – Он поднялся и начал вышагивать по комнате. – Я никому еще не говорил. Трупы. Много трупов – и немецких и наших! А кругом вода, грязь. Жратвы нет, снарядов нет. Отбиваемся только ружейным огнем… И каждый день кого-нибудь убивает. Еле таскаем ноги. Ждем замены. Приходит помкомбата: "Ребята, "язык" нужен позарез, иначе нас не сменят! Батальонную разведку всю побило. Давайте сами!" Даем! Отбираю трех посильнее. Ночью ползем… Добираемся, сами не знаем как, до немецкого поста. Там – двое фрицев. Двоих не дотащить. Одного надо кончать. Кому поручить? Смотрю на ребят – боюсь, не сдюжат. А надо наверняка. Вот и пришлось самому… – Володька остановился около стола. – Можно выпить?
– Я налью, – заспешила Тоня и дрожащей рукой налила рюмку.
Он выпил одним махом.
– Ножом в спину… Рукой ему рот зажал, а через пальцы – крик. И кровь со спины на меня! Весь ватник забрызган… Утром кинжал от крови отмываю… Ну, враг, немец, фашист, гад. Но… человек же. Не пожалел я его. Нет! Но противно, физически противно. Я буду их убивать, буду, но… понимаете, я уже никогда не буду таким, каким был. Никогда! Ну хватит вам – что из окопа?
Тоня подошла к нему, положила руку на голову, стала поглаживать.
– Вот что довелось вам, лейтенант Володя… Вот что…
– А думаете, сменили нас? Черта с два! Изменилась обстановка. А до этого, в первом наступлении… Я ж кадровый, привык все по уставу, как положено. Приказали двигаться по полю, а как? Немец лупит из всего, что у него есть, головы не поднять, а сзади ротный – вперед, давай вперед! – Володька приостановился, вытер пот со лба. – Сержант Степанов, помкомвзвода мой, говорит: "Давайте, лейтенант, чуть вправо подадимся, лощинка там, поукрытистей будет…" А я: "Струсили, сержант, какое направление указано? К трем березкам! Его и держать! Вперед, мать вашу, давай, давай…" Ну и пошли…
Голос Володькин задрожал, и он обессиленно опустился на диван, достал папиросы и закурил, часто и глубоко задыхаясь дымом, до кашля…
– Ну и пошли, – повторил он. – Я ж умнее всех, зачем мне кого-то слушаться. Сержант из госпиталя вторым заходом на фронте, а мне что, я лейтенант, училище окончил. Ну и… сержанта насмерть, и треть взвода на поле осталась… До сих пор не могу заставить себя к его жене сходить… Вот что из окопа, Тоня… – Он встал и опять замаячил по комнате.
Тоня глядела на него неотрывно и о чем-то думала.
– А отпуск к концу, – продолжил он. – Через пятнадцать дней – опять то же. И ни черта я в жизни не видел – школа, армия, фронт… Нет, вы меня только жалеть не вздумайте! Я же сам, все сам… На востоке думал – как же война без меня? Как в Москву вернусь, не мною отбитую… Нет, я все сам, сам…
– Вот вы какой, лейтенант Володька… Вот какой… – Тоня подошла к нему, остановилась, взяла его руку и вдруг очень серьезно и решительно заявила: – Я не пущу вас туда больше. Не пущу! Не верите? Вот возьму и не пущу! Когда я сильно чего-нибудь хочу, у меня выходит.