Отпуск с ворами
Шрифт:
– Говорят, пробовали у них в отделе. Вытаскивается из заднего кармана джинсов «на раз-два». Ладно, не буду мариновать. После того, как установили личность Михася и его домашний адрес, прочесали с собакой территорию вокруг дома. Знаешь, что нашли? Банковскую карту. «УралКредитБанк»! Проверка по банковской базе показала, что она принадлежит Дарье Андреевне Постновой. По заявлению хозяйки карта была заблокирована, но злоумышленники успели снять с нее сумму в четыреста тысяч рублей. Угадал?
– Угадал, это Даша. Значит, ты утверждаешь, что собака нашла карточку по запаху Михася? Значит, он держал ее в руках?
– По-видимому, да, но полной
– Ну, спасибо, Сашка! Дал ты мне ниточку! Получается, что мы с тобой на вора вышли, который у нее карточку и вытащил. Теперь, может, и деньги найдутся.
– Вот тут я бы оптимистичных прогнозов не делал, Антоха. Обыск у Михася в доме провели, но результата никакого. Обычная квартира холостяка, и ничего лишнего. Никаких излишеств и никакого богатства. Даже сберкнижки не нашли или пластиковой банковской карты. Короче, никаких следов причастности к преступлениям.
– Надо, чтобы опера поработали по его связям, по кругу знакомых прошлись…
– Ну, это они и без тебя знают. Поднимал я этот вопрос, обещали держать меня в курсе событий.
Что-то подсказывало Антону, что, даже изучив всю личную жизнь Михася, опера не найдут в ней факты, которые могли бы вывести на соучастников, сбытчиков краденого, просто корешей из уголовного мира. Вряд ли Михась когда-либо афишировал свои связи с ворами.
Однокомнатная квартирка с тусклыми, заросшими паутиной окнами, с почерневшими от грязи подоконниками. На них банки из-под маринованных помидоров и огурцов. И бутылки, конечно. Обои на стенах местами отслаивались, линолеум на полу протерся до бетона, а двери… А когда-то Малахит любил роскошь, шик в быту! Смотреть на то, во что превратилось жилище, было больно, но еще больнее было внутри.
Леня Малахит страдал страшно. Болезнь разъедала его внутренности, а он упорно отказывался лечиться, отказывался от помощи, которую ему предлагали старые верные кореша. Хотя сколько их осталось-то? Домкрат? Опять сел, теперь уже надолго. Не дожить Малахиту до конца его срока. Домкрат здоровенный детина, но как все сильные и большие люди, он сентиментален и добр. И Малахиту обязан за многое, да и так…
Плетеный вообще в прошлом доктор, он хорошо понимает, что там у Малахита внутри. Только что Плетеный может? Его давно по суду отлучили от профессии, да и за столько лет, проведенных у «хозяина», перезабыл он, наверное, все, чему когда-то его учили. Хотя и Плетеный Малахита переспорить не может.
Лене Малахиту было под шестьдесят, еще можно было бы потешиться, можно еще кое-что успеть взять от жизни по полной. Но Лене не хотелось жить. Все обрыдло, осточертело, ничего за спиной, ничего впереди. На что растратил жизнь, с чем предстоит предстать перед… Да перед кем бы то ни было, а ответ держать придется. Это у древних, которые себе напридумывали множество богов, даже у воров был свой покровитель на небе. А у нас? Перед богом предстанешь, перед дьяволом ли, а все равно…
Так было еще неделю назад, а потом случилось непредвиденное. Сквозь почерневшую паутину на окнах, сквозь пыльную глухоту его квартиры вдруг пробился яркий лучик света. Как жизнь, как надежда, как забытое ощущение счастья и покоя. У Малахита объявилась дочь!
Он, как всегда это было, сидел после скудного обеда в расшатанном облезлом кресле, завернувшись в старый плед, пребывая в безрадостных воспоминаниях. В них не было ничего, кроме синих казенных стен камер, железных спинок лагерных шконок и одинаковых черных спин других сидельцев. Даже лиц не было. Иногда, правда, проплывали какие-то искривленные то ли от радости, то ли от горя лица на фоне яркого света ресторанных люстр, блеска хрусталя и зеркал. Проплывали они на фоне страшного шума, который издавали ресторанные оркестры да пьяные посетители. И все…
Потом он услышал, как со скрипом стала открываться дверь, как зашелестела по полу картонная коробка со старой обувью, которая мешала открыться двери. Затем кто-то натужно со стоном навалился на эту дверь и по коридору застучали каблучки… Этот давно забытый звук, ощущение присутствия рядом женщины так резанули по душе, что стало больно, словно от ножевого пореза.
И она вошла в комнату. Малахит сразу все понял. Не умом, а сердцем почувствовал свою кровинушку. Вот она стоит, молоденькая, стройненькая, свеженькая и такая родная. У нее закушена губка, глазки прищурены, как от боли или от еле сдерживаемых рыданий. А ручки… Ручки теребят ремешок сумочки и трясутся от волнения.
– Вы… – она смотрела на него, как будто шарила по лицу взглядом. – Вы Леонид Балашов? Это правда, да?
И столько в ее голосе было надежды, что Леня, наверное, все равно ответил бы согласием, если бы и не был он Леонидом Михайловичем Балашовым, вором-рецидивистом, в прошлом авторитетом…
– Вы помните Надежду Букаеву? Надю…
– Ты… – голос Лени прозвучал хрипло, он попытался встать, но проклятое кресло не отпускало, – ты… Надина дочь?
– Да… А вы… Вы мой отец?
Балашов затрясся, губы зашевелились, но горло не могло выдавить ни звука. Но этого было и не нужно, потому что девушка поняла все. Поняла опять же душой, кровью своей, естеством. Она на негнущихся ногах подошла к креслу и как абсолютно обессиленный человек опустилась на стул. Ее руки упали на колени, выпустив сумочку. Но девушка этого не заметила. Она во все глаза смотрела на человека в кресле, который был ее отцом.
Это были тяжелые минуты, потому что приходилось вспоминать то, чего вспоминать не хотелось. Или хотелось, но это было так больно! Тяжело, потому что он сидел и не знал, а чего же ждать от этой встречи. Появления ненависти, застарелой обиды, предъявления претензий или…
– Папка! Я так… Я очень хотела тебя найти, я так скучала… Хоть один родной человек на свете…
И рухнула стена, ее смел поток слез, накопившейся и нерастраченной любви. А потом прошел месяц. Женские любящие руки сделали квартиру светлой, и звали ее Светой, Светиком. И в паспорте у нее стояло отчество Леонидовна. На второй день Леня признался, что всегда был вором и что… Света закрыла ему рот ладошкой, прижалась и… И больше они к этой теме не возвращались. И в жизни появился смысл. Хоть кусочек ухватить, хоть немного пожить по-людски… как все.
Леня чуть не упал перед дочерью на колени, умоляя продать квартиру в райцентре и переехать к нему. И впервые за десятки лет он уснул глубоким сном счастливого человека, когда Света согласилась. И утром он проснулся от солнечного света, который светил ему в лицо через чистое оконное стекло. Он проснулся человеком, у которого есть семья, дом. Не конура, не нора старого больного вора, а Дом!
А потом Света стала заставлять отца подниматься и выходить на улицу. Он теперь подолгу сидел под последними теплыми лучами осеннего солнца и отвыкал от одиночества. Он еще не знал, как передать дочери накопленное за свою нечестную жизнь. Очень подозревал Леня Малахит, что Света откажется. И будет права…