Отпусти синицу
Шрифт:
Ф е д о р о в. Хорошая глупость стоит разумно прожитой жизни!
Г е н н а д и й. Послушал бы тебя дядя Костя!
Ф е д о р о в. М-да… А эта девушка… У нес симпатичный голос… Ее зовут Нина? Ты хочешь остаться из-за нее?
Г е н н а д и й. Нет. Мы могли бы уехать вместе.
Ф е д о р о в. Ты уверен, что она поехала бы с тобой?
Г е н н а д и й. Она меня любит.
Ф е д о р о в. Ну, брат… Проморгаешь.
Г е н
Ф е д о р о в. Любовь без сомнения, будущее без поиска… Нет, так не пойдет. Я не хочу, чтобы ты был нищим.
Г е н н а д и й. Кто-то только что сказал, что у меня есть все.
Ф е д о р о в. Видишь, как мало ты хотел, если можешь сказать, что у тебя есть все… Есть все — и нет ничего. Да, да, ты только начинаешься, в тебе, если хочешь знать, еще нечего любить. Ты только приготовился писать картину жизни — свою собственную картину. Может, кто-то остановится перед ней с вниманием, а может, все пройдут мимо, не заметив. Тебе дано все, кроме того, что ты должен сделать сам.
Г е н н а д и й. Просто ты ужасно старомоден…
Ф е д о р о в. Старомоден? Да мне тридцать восемь!
Г е н н а д и й. Но это почти сорок. После того, как сложились твои взгляды, прошла эпоха. У меня хорошо завязан галстук?
Ф е д о р о в. Галстук? Да, разумеется… Гена, когда я был в твоем возрасте, мне очень хотелось иметь друга. Старшего друга, который был бы умнее, опытнее меня, с которым я мог бы говорить и который понимал бы меня. Мне хотелось, чтобы у меня был учитель — не из тех, обязательных, школьных, а единственный, только для меня. И чтобы он очень меня любил. Даже немного больше, чем я его.
Г е н н а д и й. Так можно думать, но так никто не скажет.
Ф е д о р о в. Понимаю… Когда-то я долго возился с одним мальчишкой. Помимо всего прочего, я каждый вечер стирал ему рубахи, а он каждый вечер являлся в таком виде, словно им вытирали преисподнюю. Он делал это нарочно. Он стеснялся быть чистым… (Уходит в другую комнату.)
Г е н н а д и й стоит перед зеркалом, критически себя оглядывает, снимает галстук, повязывает другой. Входит М и к е ш а, немного странный, сосредоточенный паренек. У М и к е ш и привычка склонять голову набок, когда его кто-то интересует. Он любопытен к сути и спрашивает о том, что у других не вызывает вопроса.
М и к е ш а. Дома, да?
Г е н н а д и
М и к е ш а останавливается среди комнаты, прислушивается. Он не заботится о том, как выглядит.
М и к е ш а. Салют.
Г е н н а д и й. Салют.
М и к е ш а. Готовишься?
Г е н н а д и й. Да так…
М и к е ш а. Я помешал?
Г е н н а д и й. Да нет…
М и к е ш а. А то я уйду.
Г е н н а д и й. Как хочешь.
М и к е ш а. Я посижу, ладно?
Г е н н а д и й. Ладно.
М и к е ш а. Это ничего, что я зашел?
Г е н н а д и й. Зашел и зашел, чего тут.
М и к е ш а. Евгений Львович дома?
Г е н н а д и й. Дома.
М и к е ш а. А-а. Это хорошо.
Г е н н а д и й. Что хорошо?
М и к е ш а. Что дома. Мне нравится, когда он дома.
Г е н н а д и й (рассматривает Микешу). Почему?
М и к е ш а. Что?
Г е н н а д и й. Почему тебе нравится, когда отец дома?
М и к е ш а. Так. Не знаю… Ты, значит, в механический?
Г е н н а д и й. Ну да.
М и к е ш а. Зачем? (Геннадий пожимает плечами.)А мне бы — в Индию…
Г е н н а д и й. Куда?
М и к е ш а. В Индию.
Г е н н а д и й. Почему в Индию?
М и к е ш а (читает несколько строчек из «Вед»). «Не было тогда ни смерти, ни того, что живет вечно; никакого признака, разделявшего ночь и день.
Это единое, бездыханное дышало лишь собственной своей сущностью. Помимо него, не было ничего вообще…» (Грустно улыбнулся изумлению в глазах Геннадия.)
…«Кто знает воистину и кто может здесь сказать, когда это родилось и когда свершился акт творения?
Боги появились позже сотворения мира. Кто же тогда знает, когда появился мир?..»
Г е н н а д и й (с каким-то опасением). Это что?
М и к е ш а. «Веды». Песнь творения. Написано пять тысяч лет назад.
Г е н н а д и й. Тебе нужны эти сказки?
М и к е ш а (тихо). Это не сказки. Это то, над чем человек много думал.