Отрава
Шрифт:
– - Кто тебе Анисья-то будет?-- спрашивал я старика.
– - А дочь!-- как-то равнодушно ответил он.-- Значит, середняя дочь, а старшая-то в Юлаевой за кузнецом.
– - К чем она повинилась?
– - Ох, не спрашивай... Страшно и выговорить: мертвое-то тело на покосе кашли -- это ейный муж, выходит. Ох, великий грех... тошнехонько!
– - Сидите смирно, телячьи головы!-- обругал нас Вахрушка, когда батик сильно качнулся.
III.
Поп Илья в летнем подряснике из ярко-зеленаго люстрина, пожелтевшаго под мышками и на
– - А мы насчет квасу, о. Илья,-- обяснял Вахрушка, шмыгая в калитку.-- На перепутье, значит, телячья голова:
Поповский новенький пятистенный домик стоял как раз напротив церкви. Новыя ворота вели во двор с новыми службами и новым крылечком, которое всегда стояло растворенным настежь, точно приглашая в гости к попу званаго и незванаго. Но сам двор был совершенно пуст, не в пример всем остальным поповским дворам, переполненным до краев разною живностью,-- поп Илья вдовел лет пять, детей не имел и разорил все хозяйство. Оставалась всего одна курица, спасавшая свою жизнь где-то под крыльцом. Вахрушка неоднократно покушался изловить ее, но "дошлая птица" отличалась большою предусмотрительностью и точно проваливалась сквозь землю в самый критический момент.
Пока мы снимали разную охотничью сбрую в задней каморке, поп Илья разговаривал с Пименом Савельичем, который понуро стоял перед окном.
– - Не по лесу грех ходит,-- повторял он.
– - Да, всеконечно,-- бормотал о. Илья, разглаживая черную бородку.
Средняго роста, коренастый и плотный, поп Илья так и дышал деревенским здоровьем, которому нет износу. Его портило только опухшее лицо и сквозившая на макушке преждевременная лысина. Близорукие, выпуклые глаза смотрели как-то удивленно. Шагая по своей зале, поп Илья имел привычку постоянно прятать руки в карманы или просто под полу зеленаго подрясника.--
Когда я вошел в залу, Пимен Савельич простился с попом Ильей и побрел своею дорогой, раскачиваясь на ходу.
– - Ну что, как дела, о. Илья?-- спрашивал я, чтобы начать разговор.
– - Ничего, скверно... Жаль мужика. Мужик-то хороший!..
– - Следствие производят?
– - Да.
Поп Илья не отличался разговорчивостью и заменял слова усиленною ходьбой. Кроме того, ему, видимо, не хотелось говорить о случившемся.
– - Ведь про Отраву разсказывают ужасныя вещи?-- попытался я еще раз завести разговор.
– - Не наше дело.
– - Да ведь все же об этом кричат, о. Илья?
– - Один Вахрушка болтает... Не наше дело...
Эта полная безучастность удивила меня. Живя в деревне, нельзя чего-нибудь не знать, тем более, что здесь выдавалось вопиющее дело.
– - Вы у Антоныча остановились?-- спрашивал меня о. Илья.
– - Да. А что?
– - Так. У него полон дом теперь гостей: становой, следователь... Вы оставайтесь у меня.
– - Благодарю.
Старушка-родственница, заведывавшая несложным хозяйством попа Ильи, подала две бутылки холоднаго поповскаго квасу, о котором мы мечтали целый день. Вахрушка припал губами прямо к горлышку и выпил всю бутылку.
– - Скусен поповский квас, телячья голова!-- похвалил
После сиденья на солнопеке, прохлада поповскаго дома так и тянула отдохнуть. Улица была совсем пуста. Даже собаки -- и те попрятались по тенистым уголкам. Вахрушка перехватил какой-то закуски на кухне и ушел отдыхать в сарай. Обедать с нами он ни за что не хотел остаться по особой мужицкой деликатности.
– - Нет, уж я, телячья голова, лучше в куфне чего поищу,-- обяснил Вахрушка.--Не привычны мы, чтобы с господами компанию водить... Как раз еще подавишься, телячья голова!
– - Перестань ты, Вахрушка, дурака валять...
– - Нет, уж в куфне... Оно способнее. Вот насчет водочки, телячья голова, ежели такая милость будет... это мы весьма даже принимаем.
Поп Илья махнул рукой на купоросившагося гостя, который теперь "приупищился" не спроста: вы будто господа, а мы будто мужики,-- ну, все-таки у нас свое понятие есть. Мужик сер, да ум-то у него не чорт сел. Вахрушкин гонор поднимался на дыбы по самым ничтожным поводам, как было и сейчас. Самое лучшее, как всегда в таких случаях, оставить его одного,-- гонор так же быстро спадал, как и накатывался. Впрочем, эта Вахрушкина политика скоро обяснилась: через полчаса в поповский дом нагрянули настоящие господа -- следователь, Василий Васильевич, высокий, сгорбленный господин в пенснэ, толстый и лысый доктор
Атридов, старичок-становой Голубчиков. Гости только-что кончили следствие и завернули к попу "стомаха ради", как обяснил Атридов, нюхая воздух своим приплюснутым жирным носом.
– - Это чорт знает, что такое!-- повторял Василий Васильевич, шагая по комнате.-- Целая лаборатория всевозможных ядов у этой старушонки... И заметьте: все растительные яды, которые и доказать на трупе в большинстве случаев трудно.
– - Друг мои, я вам вперед говорил...-- скороговоркой отвечал доктор, обнимая Василья Васильевича.-- Уж я знаю, друг мой. Заметили, какое у ней лицо? Настоящая колдунья!.. Нос крючком, глаза горят, как у волка, и хотя бы бровью повела.
Старичок-становой сокрушенно вздыхал, посматривая на дверь, откуда должны были появиться поповския наливки и приличная случало снедь.
– - Но правда ли, друг мой,-- тормошил его неугомонный Атридов, успевавший надоедать решительно всем,-- редкий случай?
– - Вот нашли редкость... ха-ха!.. Да у нас этого добра сколько угодно,-- отвечал становой, как человек, обязанный знать всю подноготную в пределах своей территории.-- В любой большой деревне такая птица сидит, а за этой я уже давно следил... Одним словом, крупный зверь попался.
– - И крепко попался... Я и говорю Василью Васильевичу: "Друг мой, вы ее покреиче прижмите, чтобы в собственном соку изжарилась"... Кажется, дело чисто сделали. Не правда ли, друг мой?.. А та, молоденькая-то бабенка, Анисья, с перваго раза размякла и прямо в ноги: "я мужа стравила". Даже очень глупая бабенка... Старуха-то ее очень хорошо учила: "ты помаленьку трави мужа, чтобы незаметно было". Ну, неможется человеку -- и вся недолга. Так бы и изошел на нет, фельдшер помог бы еще какою-нибудь микстурой, а о. Илья предал бы тело земле... да! Ну, а бабенка не стерпела: перепаратила... Очень уж ей хотелось поскорей отделаться от мужа.