Отравленные клятвы
Шрифт:
— Куда мы едем? — Спрашиваю я, укладывая три пары джинсов в сумку. — Я понятия не имею, что брать с собой.
— Домик в лесу, — говорит он небрежно. — Возьми с собой то, что будет удобно. Не будет никаких изысканных ужинов или шопингов.
Он говорит это почти насмешливо, как будто ожидает, что я буду разочарована. Как будто меня это вообще волнует. Как будто меня кто-нибудь, когда-нибудь о чем-то спрашивал.
— Я этого не ожидала, — говорю я ему категорично, доставая две пары джинсов и заменяя их леггинсами. Если он говорит "удобно", тогда мне будет
— Машина скоро будет здесь. — Он смотрит на свой телефон. — Поторопись.
— Тороплюсь. — Я засовываю горсть футболок в сумку. — Самолет вылетает или что-то в этом роде? У тебя нет частного самолета?
— Мы едем на машине. Я готов скорее убраться отсюда, вот и все.
В его тоне есть что-то напряженное, что мне все же не нравится. Если нам не нужно успевать на самолет, нет причин так спешить, и мой желудок сжимается от холодного беспокойства, я иду в ванную, чтобы побросать все, что мне может понадобиться, в сумку. Это занимает у меня больше времени, чем, я думаю, ему нравится, но я на самом деле не знаю, что было куплено для меня, поэтому мне требуется минута, чтобы найти все это.
— Ты закончила? — Он едва ли не притопывает ногой, когда я выхожу со своими сумками, и я, прищурившись, смотрю на него.
— Может быть, тебе действительно нужен отпуск. Ты всегда такой напряженный?
Его лицо не меняется.
— Пойдем, Лиллиана.
Я начала понимать, что, когда он использует мое настоящее имя, а не одно из прозвищ, которые я презираю, это означает, что он серьезно относится ко всему, что говорит. Все, что это делает, это заставляет меня еще больше сопротивляться этому, потому что я не хочу, чтобы он думал, что может заставить меня делать то, что он хочет, используя мое имя.
От того, как он торопится, у меня бегут мурашки по коже. Сама идея отправиться с ним в отдаленный коттедж после того, как он так себя ведет, вызывает у меня все больший дискомфорт, но я не вижу выбора для себя. От этого никуда не деться. Если бы я попыталась сбежать, его охрана схватила бы меня, или он схватил бы меня сам, и я думаю, что предпочла бы, чтобы меня схватили охранники.
— Лиллиана. — Его голос снова прорезает воздух, и я свирепо смотрю на него.
— Да иду я! Поехали.
Когда мы выходим на улицу, там стоит машина, но без водителя. Я смущенно смотрю на Николая, когда он берет мои сумки и указывает на пассажирское сиденье.
— Я говорил, что буду за рулем.
— Нет, не говорил… — я замолкаю, чувствуя, как затягивается узел беспокойства. Он сказал, что мы поедем, что я истолковала как означающее, что нас повезут. Но теперь, видя припаркованный там Maserati и отсутствие водителя, становится ясно, что он сам повезет нас куда бы то ни было.
Вернусь ли я?
Все это не имеет смысла. Ему не нужно было жениться на мне, если он просто собирался убить меня на следующий день после свадьбы. Ему, конечно, не нужно было покупать мне одежду стоимостью в универмаг и другие предметы. Но это все еще заставляет меня чувствовать, как будто что-то не так.
— Ты не можешь купить мое доверие и любовь, — говорю я ему, садясь в машину, и он заводит двигатель. — Дизайнерская одежда и крутая машина, это не путь к моему сердцу.
— Я говорил тебе, что твое сердце меня не интересует. — Двигатель урчит, когда он сворачивает на длинную подъездную дорожку, и я борюсь с желанием потереть руки о маслянисто-мягкие кожаные сиденья. Я никогда раньше не была в такой шикарной машине.
— Ну да, конечно, только мое тело. — Я не утруждаю себя попытками скрыть отвращение в своем голосе. Я хочу, чтобы он знал, как сильно я этого не хочу. И я не хочу… точнее вообще-то уже не знаю.
— Лучше я, чем другие. — Он не смотрит на меня, выезжая на шоссе. — Я не причиню тебе вреда.
— У нас с тобой разные представления о том, что такое вред. — Я засовываю руки между колен. — Ты заставляешь меня делать то, чего я не хочу. Я думаю, это все же причиняет боль и некий вред.
— Тогда ты понятия не имеешь, что такое настоящая боль.
— А ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — огрызаюсь я в ответ, стиснув зубы, пытаясь сдержать мгновенную вспышку гнева, которая разрастается в моей груди. Как он смеет? Он понятия не имеет, какой была моя жизнь, и через что я прошла.
— Я понимал бы лучше, если бы ты разговаривала со мной вместо того, чтобы постоянно бросать в меня резкими словами. — Челюсть Николая сжата, и я могу сказать, что он тоже злится. Вот и чудненько. Если мы супружеская пара, мы могли бы и поспорить.
— Я не думаю, что тебя это действительно волнует.
— Думай что хочешь. Но мы собираемся побыть вместе несколько дней, и, если ты не хочешь тратить время на разговоры, я знаю, на что еще мы его потратим. — Он смотрит на меня с горячим блеском в глазах. — Но мы все равно будем делать именно это, большую часть времени.
Мой желудок снова завязывается узлом, от страха, говорю я себе, а не от какого-либо предвкушения. Я не хочу ложиться с ним в постель. Я не хочу иметь с ним ничего общего, но у меня мелькает воспоминание о сегодняшнем утре, о его языке между моих ног, мягком, влажном и горячем, и мои бедра непроизвольно сжимаются, между ними возникает слабая пульсация.
Чем дальше мы удаляемся от города, тем больше ощущается зима. К тому времени, как Николай сообщает мне, что мы подъезжаем к коттеджу, идет снег, и я с опаской смотрю на него, пока он замедляет ход машины на извилистой дороге. Последнее, чего я хочу, это быть заваленной снегом вместе с ним.
Мне пришло в голову, что я могла бы использовать это как возможность сбежать. Что есть шанс, что здесь мне будет легче ускользнуть от него. Он не сказал, будет ли охрана или нет, а если нет, то это будет только он. Если бы я могла украсть немного денег или машину, или даже если я не смогу, я все равно могла бы сбежать. С остальным я разберусь позже.