Отражение удара
Шрифт:
Шинкарев заплакал. Слезы текли по щекам, и он чувствовал, как намокает подушка, но не мог утереться — руки были связаны.
— Да, — прошептал он, — это был не я.
Она пересела на кровать, погладила его по остаткам волос и стала неумело, дергая и причиняя ему боль, развязывать веревки.
— Я с тобой, — шептала она. — Я тебя не брошу. Я тебя вылечу, хороший мой, любимый Сергей Дмитриевич Шинкарев плакал.
Глава 13
Дождя не было, но он готов был начаться в любую минуту. Тучи шли над крышами микрорайона, как наступающие войска, и их неумолимое движение легко было засечь невооруженным глазом. Они были разными по оттенку и плотности, а когда они вдруг редели, расползаясь
Полковник Мещеряков, сильно наклонившись вперед и задрав голову, посмотрел на небо из-под лобового стекла. Он увидел приближающийся дождь огромную, синевато-серую плотную тучу, цельную, как кирпич, без лохмотьев по краям, — от которой вниз, к нагромождению крыш, тянулись широкие косые полосы все того же серого цвета. Где-то уже лило, и Мещерякову вдруг стало интересно, как все это происходит внутри тучи. Про конденсацию, статическое электричество и прочую ерунду он более или менее знал, но вот как все это выглядит на самом деле? Как мельчайшая водяная пыль собирается в капли? На чем они там держатся, прежде чем набухнут, потяжелеют и упадут? Интересное, должно быть, зрелище, подумал полковник. Капли, висящие в воздухе без всякой поддержки…
Точно так же и в жизни, подумал он, откидываясь на спинку сиденья, закуривая и косясь на часы. Вроде бы над тобой не каплет, но молекулы неприятностей носятся в воздухе, собираются вместе, сливаются в один шарик, который постепенно набирает вес и объем, и в один прекрасный день — шлеп! и прямо тебе в лоб. И хорошо, если он один, этот шарик. И потом, кроме дождя, бывает ведь еще и град. А вот как, интересно знать, смерзаются в воздухе градины? Они ведь бывают здоровенными, с голубиное яйцо… Должны бы, по идее, упасть раньше, чем достигнут таких размеров. А?
Мещеряков раздраженно отогнал посторонние мысли, помянув недобрым словом Забродова. Никогда полковник Мещеряков не задумывался о подобных вещах, а когда Забродов начинал приставать к нему со всякой чепухой вроде этой, неизменно посылал приятеля к черту, чтобы не пудрил мозги. А вот теперь и сам туда же.
С кем поведешься, от того и наберешься. Оказывается, сумасшествие действительно заразно.
Забродов не выходил у Мещерякова из головы со вчерашнего дня, когда к нему в кабинет, предварительно договорившись по телефону о встрече, явился этот милицейский майор, фамилия которого наводила на мысли о граненом стакане и всех вытекающих из этой популярной посудины последствиях. Майор интересовался Забродовым, причем интересовался как-то нехорошо, явно с профессиональной точки зрения. Уловив из майорских полунамеков, зачем ему нужен Илларион, Мещеряков хотел вслух обозвать Гранкина дураком, но сдержался: работа, которую должен был проделать майор милиции, чтобы выйти на полковника ГРУ, притом не на какого попало, а именно на того, который был в курсе и мог ему помочь, дураку была явно не под силу.
Конечно, дуракам везет, но ГРУ — это все-таки не та система, которую можно прошибить при помощи слепой удачи. Во всяком случае, Мещеряков привык считать именно так, и раз так, то у Гранкина наверняка были самые серьезные причины искать Забродова, иначе не стоило и огород городить.
Мещеряков позвонил Иллариону, и тот, конечно же, немедленно ответил, а когда трубку взял Гранкин и начал пугать Забродова вертолетами и всероссийским розыском, полковник понял, что майору нужна голова его бывшего подчиненного и лучшего друга действительно до зарезу,
Просто он был так устроен, что любая мразь, входя с ним в контакт, рисковала в ближайшее время проснуться в гробу.
Мещеряков понимал, что попытки действовать по официальным каналам ни к чему не приведут. Добро бы еще Илларион продолжал служить — тогда, пожалуй, его вытащили бы и из камеры смертников. А так…
К тому времени, как у полковника закончилось совещание, во время которого звонил Илларион, Забродова уже арестовали. Мещеряков немедленно принялся звонить Сорокину, с которым они познакомились и, можно сказать, сдружились опять же благодаря Иллариону, но полковник Сорокин, по словам дежурного, был на какой-то операции — бродил по сырому осеннему лесу с пистолетом в руке или, наоборот, пыхтя, карабкался на двенадцатый этаж по темной лестнице — опять же, с пистолетом в одной руке и с рацией в другой. «Развлекается, сволочь, — несправедливо подумал Мещеряков. — Не сидится ему в кабинете. Легендарный комдив — впереди, на лихом коне… Такой же хулиган, как и Забродов».
Сорокина ему удалось поймать только в воскресенье утром, позвонив к нему домой.
— Он еще спит, — сообщила ему по телефону полковничья жена приглушенным голосом.
— Мне очень жаль, — сказал ей Мещеряков, успевший за сутки взвинтить себя до состояния, близкого к нервному срыву, — но дело очень срочное. Разбудите его, пожалуйста.
Было восемь утра, и Мещеряков решил, что полковнику милиции стыдно дрыхнуть допоздна — даже в воскресенье.
В трубке воцарилось долгое молчание, а потом заспанный голос Сорокина раздраженно прорычал:
— Какого черта?
— Здравствуй, полковник, — грубовато сказал Мещеряков. — А ты здоров дрыхнуть. И в трубку рычишь, как генерал. А если бы на начальство нарвался?
— Мое начальство знает, что я лег час назад, — проворчал Сорокин. Это ты, Мещеряков? Конечно, ты, у кого еще ума хватит…
— У Забродова, например, — сказал Мещеряков, стискивая зубы — нервишки у него расходились прямо-таки непозволительно. «Дерьмо, — подумал он. Посадят Иллариона — плюну на все, переодену в гражданку пяток ребят и расковыряю зону к чертовой матери.
А Гранкина перееду на служебном автомобиле. Шофера потом как-нибудь отмажу. Нажму на гаишников, и окажется, что майор Гранкин в пьяном виде выскочил на проезжую часть. О чем я думал, когда сдал этому менту Забродова? Эх ты, полковник…»
— Да, у Забродова ума хватит, — согласился Сорокин. — Как у него дела, кстати?
— Бывает хуже, но редко. Он в СИЗО.
— Мать-перемать… В чем дело?
— Не по телефону.
— Ах, чтоб тебя… Ты где? Подъехать сможешь?
— Через полчаса буду.
— Ага, давай. Я спущусь.
Прежде, чем Сорокин положил трубку, Мещеряков успел расслышать отдаленный женский голос, который весьма категорично объяснял Сорокину, что тот сошел с ума, если думает, что его выпустят из дома. Несмотря на снедавшее его беспокойство. Мещеряков улыбнулся: наша служба и опасна, и трудна…
В этом плане Мещерякову было проще, чем Сорокину: жена опять была за границей, на этот раз в Вене, на каком-то очередном не то симпозиуме, не то коллоквиуме. Она так часто разъезжала по заграницам, что Мещеряков порой в шутку подумывал о том, что было бы неплохо завербовать ее для работы в разведке, а Забродов так и вовсе во всеуслышание заявлял, что жена Мещерякова не просто полковница, но и сама является полковником внешней разведки и именно по этой причине появляется дома раз в месяц на неделю. «Что вы ржете, дурачье? — раздраженным тоном спрашивал Забродов у благодарных слушателей. — Вы что думаете, она в нашей разведке служит? Держите карман шире!