Отражение удара
Шрифт:
Майор быстро пробежал содержимое папки глазами, вернулся к началу и начал читать все подряд, в задумчивости теребя кончик носа. Это читалось, как приключенческий роман.
Здесь было нашумевшее дело Удава, дело какого-то Крестоносца, о котором майор даже не слышал, дело маньяка с Ленинградки и — ото! — шедшее параллельно с ним дело об убийстве генерала Рахлина. Ликвидация сети нелегального вывоза редкоземельных металлов… Черт, не раскрытие; а ликвидация! Читай — физическое уничтожение. Ну да, так и есть. Маршрут: псковские леса — Рижский порт — Москва. Сплошные трупы, никто из главных фигурантов не смог отмазаться — просто не успели. Не успели даже сообразить, что надо бежать в милицию, сдаваться и просить защиты.
Дело этого
Гранкин осторожно положил папку на стол. Да, подумал он. Значит, это он сбесился от безделья? Это ему, что ли, было интересно, как нож втыкается в спину? Это я дал, подумал Гранкин и поднял глаза на полковника.
Полковник к этому времени тоже успел закончить чтение и внимательно наблюдал за Гранкиным. Встретившись с ним взглядом, Сорокин наклонился, протянул руку и аккуратно выдернул папку у майора из пальцев.
— Он что, платный киллер? — спросил майор.
— Это ты — платный балбес, — ответил полковник. — Если я скажу, почему он это делает, ты либо не поверишь, либо окончательно решишь, что он псих.
— А вы попробуйте, — сказал майор.
— Попробуйте… — передразнил его Сорокин. — Просто, когда он видит сволочь, он не может ее не прихлопнуть.
— Как Репу, например, — подхватил Гранкин. — Или того же Старкова.
— Ладно, — вздохнул Сорокин, — оставим пока мотивы, давай поговорим о способах. Пистолет. Пистолет, снятый с тела милиционера. Кстати, убивать этого сержанта ради пистолета у него не было никакой необходимости. Ты ведь нашел револьвер? Где тут протокол обыска? Ага, вижу, нашел… Ты что же, считаешь, что он планировал убийство Старкова за год? Тогда твоя версия, извини, рассыпается…
— Ничего не рассыпается, — проворчал майор. — Кто же пойдет на мокрое дело со своим оружием?
— Да не нужно ему никакое оружие! Он мог убить этого Старкова, не вынимая рук из карманов: локтем, коленом, пяткой, лбом, носом, глазом, черт подери! Задницей своей он мог его убить! Зачем ему пистолет?
— Для отвода глаз.
— Каких глаз! Допустим, он незамеченным проходит мимо сторожа, дожидается Старкова и стреляет…
Сторож слышит выстрел и идет посмотреть, в чем дело, и тогда он бьет сторожа по голове железякой… Так? Теперь скажи пожалуйста, каким надо быть идиотом, чтобы стрелять, рискуя привлечь внимание, когда можешь убить человека двумя пальцами? И зачем бить сторожа по голове, когда у тебя в руке пистолет? Вот она, твоя опись, читай! «Пистолет системы Макарова с шестью патронами в магазине…» А он подкрадывается сзади, дает сторожу себя как следует рассмотреть, и только потом наносит удар какой-то железкой — заметь, даже не тем же пистолетом. И преспокойно уходит, хотя видит, что сторож жив. Весьма профессиональные действия, ты не находишь? Профессионал убил бы его без единого звука… ты видел, кстати, как Забродов управляется с ножом? Убил бы и ушел, как пришел, и до самой пересменки никто ничего не заметил бы. Молчи, я не закончил. Теперь возьмем твоего Репнина. Значит, снотворное в бокале… И Забродов, и этот, как его… Дремучий показывают, что Репа спустился с крыши по веревке. Забродов говорит, что пугал Репу, заставляя его лезть обратно по той же веревке под угрозой револьвера. Я уж не говорю о том, что у Репы был нож, и Забродов имел полное право пристрелить его, как бешеного пса. Он мог просто выбросить придурка в окошко и сказать, что знать ничего не знает. Спал. А этот отморозок полез в пьяном виде по веревке и сорвался. Пятый этаж, гарантированный летальный исход. Ну, что скажешь?
Гранкин немного помолчал, потом с кряхтением потянулся через стол, отобрал у Сорокина папку с делом Старкова и с гримасой отвращения швырнул в распахнутую пасть сейфа.
— Эх, — сказал
— Причем этот кто-то находится где-то совсем рядом, — добавил Сорокин. — Буквально у тебя под носом.
Гранкин пощупал у себя под носом и с горестным вздохом развел руками:
— Ничего нету…
— Вот это уже другой разговор. Ищи, майор.
Сорокин тяжело сполз со стола и пошел к двери, унося под мышкой тощую белую папку. Он уже взялся за ручку, когда Гранкин окликнул:
— Товарищ полковник!
Сорокин обернулся.
— А можно, я Забродова еще немного подержу? На живца.
— Эх, ты, рыбак. Это уж ты с ним самим посоветуйся. Хочешь, я тебе открою еще одну секретную тайну? Помнишь полковника Мещерякова, к которому ты за консультацией ходил? Вижу, что помнишь. Так вот, они с Забродовым вместе прошли огонь, воду и медные трубы, и у меня имеются совершенно секретные сведения, что Мещеряков втихаря набирает добровольцев для штурма тюрьмы.
— Из кого? — не зная, как это воспринимать, но на всякий случай холодея, спросил майор.
— Из бойцов спецназа ГРУ, — сообщил Сорокин, немного постоял в дверях, наслаждаясь произведенным эффектом, хрюкнул в кулак и вышел.
Убийца открыл глаза.
Наверное, он все-таки задремал на какое-то время — между половинками неплотно задернутых штор пробивался голубовато-белый лунный луч, и не правдоподобно яркая полоска наискосок рассекала темноту спальни. Там, где похожий на шрам от сабельного удара мазок голубого света пересекал угол кровати, он освещал лодыжки, связанные бельевой веревкой. Раньше луны не было, и, значит, он все-таки уснул, хотя делать этого не следовало.
В том, что убийцу сморил сон, не было ничего удивительного: он неимоверно устал и, ложась в постель, чувствовал, что в голове мутится от недосыпания. Не помог даже дневной сон: в последнее время он слишком активно жил по ночам, сидевший внутри зверь не давал ему покоя, требуя новых жертв, а день был неподходящим временем для отдыха: днем у него были дела, забросить которые тоже было нельзя. В отличие от страдавшего провалами в памяти Шинкарева, ночной двойник отлично помнил все, что происходило днем, и это было тяжело; жить двумя жизнями сразу означает нести двойную нагрузку. Правда, в отличие от все того же дневного Сергея Дмитриевича, убийце не приходилось мучиться сомнениями и глупыми переживаниями, так что в этом они были, можно сказать, квиты.
Убийца лежал неподвижно и смотрел на веревки.
Веревки выглядели очень прочными, но убийца знал, что это не так: узлы, завязанные женщиной, не могут надолго задержать того, кто по-настоящему хочет освободиться. «Итак? — спросил себя убийца. — Что нас, в таком случае, удерживает?»
Сон, хоть и был коротким, освежил, мозг очистился от удушливой мути, в которой вязли мысли и чувства, и работал, как всегда по ночам, с четкой эффективностью компьютера.
Убийца не обманывал себя — он знал, что держат его не веревки. Его удерживал страх окончательного разоблачения. Он и так прошел на волосок от гибели, как какой-нибудь несчастный псих, с безумным хохотом протанцевавший по скользкому краю крыши, и только слепота этого идиота Гранкина спасла его от наручников.
Точнее, это была даже не слепота, а, скорее, шоры, как у ломовой лошади: майор смотрел строго перед собой И видел только то, что ему показывали. Убийца знал, что потерял всякую осторожность и, если бы под руку так удачно не подвернулся Забродов, его песенка наверняка уже была бы спета. Теперь, когда удалось так удачно утопить соседа, следовало отлежаться, дать охотникам время успокоиться, утратить бдительность, и только спустя некоторое время нанести новый удар. «Тебе не мешало бы попоститься, — мысленно сказал убийца своей ненависти. — Веревки, отвары, холодный чай… ха!»