Отражение в мутной воде

Арсеньева Елена

А вдруг стеречь окажется некому, ожгло безумной надеждой? Вдруг Михаил, защищая жену и дом, положил убийц в рукопашной или перестрелял из охотничьего «зауэра», которым гордился всю жизнь и стрелял из него блестяще? А потом на него навалилось обычное интеллигентское раскаяние – сидит над трупами поверженных злодеев, оплакивая их и себя, ошалев от ужаса, что нарушил первейшую заповедь Божию, – и думать забыл про бывшую жену, которая…

Картина, внушающая самые радужные надежды, погасла так же внезапно, как и вспыхнула. Тина угрюмо качнула головой. Нет,

все это, пожалуй, фантастика. Михаил не мог измениться столь бесповоротно. Он всегда готов был стерпеть обиду, чем сделаться обидчиком, – подставить, выражаясь фигурально, другую щеку. Но если так… но если так, то что же случилось? Что задержало его?

Только одно. Но невозможно даже представить это!

Тина осторожно приотворила калитку и замерла, боясь шагнуть во двор. Не заперто – это плохо! Снова содрогнулась от запоздалого опасения, что ее могут подстерегать здесь, однако тут же сообразила, что при таком раскладе вряд ли горел бы свет во всех окнах и была бы так гостеприимно распахнута дверь на веранду.

А если она опоздала, если Михаил с Лидой все-таки ушли и теперь ищут ее на условленном месте?

Нет, надо все-таки посмотреть.

«Беги!» – кричало что-то в душе, но Тина пересекла дворик и шагнула на крыльцо. Вспыхнуло воспоминание, как она стояла здесь нынче, жадно вслушиваясь в заковыристые вопросы Данилушки, в Лидкины покаянные всхлипы. Воспоминание мгновенно исчезло, кануло, словно камень – в глубокую воду. Как давно это было! Да было ли вообще? И что вообще существовало в ее жизни, кроме этой напрягшейся тишины, этой огромной ночи, навалившейся на плечи, будто неподъемный груз, так что Тина невольно сгорбилась, замедлила шаги…

А может быть, она просто заранее знала, что увидит?..

Да, Тина опоздала – Лида была уже совсем холодная, и кровь, наполнявшая болезненно искривленный рот, потемнела и запеклась. Глаз убитой Тина не видела – только закатившиеся белки.

Мгновение стояла, ловя этот белесый, остановившийся взгляд, потом почувствовала, что пол покачнулся. Успела шагнуть к косяку, припасть, сползти по нему. Уставилась на соломенную косу, всю переплетенную тонкими красными ленточками. Едва поняла, что это струйки крови. Но не Лидиной. Кто-то истекал кровью, склонившись над ней, потом отполз. Вот тянется красный след, обрываясь за полуприкрытой дверью горницы…

Тина поднялась, цепляясь за стенку; шагнула туда. Ног она не чувствовала, они громко бились в пол; руки выставила перед собой – в любую минуту могла снова упасть.

И упала-таки, когда увидела Михаила.

Он полусидел под окном, и грудь его была одним сплошным кровавым месивом. Голова повисла. Пальцы сведены судорогой. Нет, рядом не лежит «зауэр» – наверное, Михаил просто не успел вытащить его из шкафа.

Как же все это случилось? Тина огляделась, с бессмысленным напряжением пытаясь восстановить картину убийства.

Лиду прикончили сразу. Михаил вошел в дом – и тоже нарвался на пули. Но он еще был жив, он еще постоял над мертвой женой, а потом потащился к этому окну – зачем? Да, оно

ведь выходит в огород, а огород… огородом рукой подать до околицы, где ждала Тина!

Так вот куда он рванулся в последнем предсмертном усилии. К ней…

Тина стиснула руками горло, но все же рыдание прорвалось глухим всхлипыванием, которое тут же и застыло на ее пересохших губах, когда она увидела, что пальцы Михаила чуть дрогнули.

Померещилось?

Нет, снова это слабое, конвульсивное движение…

Внезапно обретя силы, Тина перелетела горницу, рухнула на колени, пытаясь снизу заглянуть в лицо раненого, боясь тронуть его, боясь причинить боль – если это изорванное пулями тело еще способно было что-то чувствовать.

– Миха, – залепетала, не слыша себя. – Мишук!

Эти старые, вроде бы напрочь забытые имена все же коснулись его слуха, а может быть, и сердца, заставили дрогнуть ресницы.

– Тина… – шевельнулись белые губы. – Ключ… лодка…

Пальцы разжались – что-то звякнуло.

Вот что стискивал Михаил в последнем предсмертном усилии! Ключ от замка. Лодки здесь приковывают цепями к сараям, запирают на замки, чтоб не увели лихие люди-браконьеры, которых от лета до поздней осени на Нижнем Амуре шастает-плавает – не счесть. Но ведь нужен еще мотор. Их вроде бы снимают на ночь. Если будет мотор, Тина сможет сделать то, чего хочет от нее Михаил, – умчаться прочь отсюда. Или моторы все-таки остаются в лодках?..

– Господи! – Тина прижала ладони к вискам, которые прошило вдруг болью, а сердце – стыдом. Итак, она, как всегда, думает только о себе, любимой… проклятой! Вместо того чтобы перевязать истекающего кровью человека, она просчитывает шансы на собственное спасение.

– Мишенька, я сейчас, сейчас! – бестолково заелозила коленками по полу, ловя угасающий, почти бессмысленный взгляд. – Подожди минуточку, потерпи, я тебя сейчас пере…

И осеклась, уловив почти неслышное:

– Нет. Всё…

Что-то громко клокотнуло в его горле, рука быстро-быстро заскребла пол, словно пытаясь снова нашарить ключ, но замерла.

Тина, неотрывно смотревшая на эти скрюченные пальцы, вдруг увидела, как резко пожелтели ногти.

Отпрянула, опять заглянула в лицо Михаила.

«Всё», – сказал он. Все земное время его истекло.

Она не сознавала, как вышла из дому, – помнится, удивилась только, что никто ее не стережет, что не прилетела из темноты отлитая для нее пуля. Тина даже и не скрывалась особенно, не обходила залитые луной пространства. Не то чтобы пропал страх – притупилось сознание. Шла будто во сне или в бреду, не зная, куда и зачем. Не свернуть ли на следующем углу, не пойти ли в больницу, не забиться ли в каморку под лестницей, где жила в безопасности и покое? А вдруг проснется Тина поутру и увидит, что не было этого кошмарного дня, не было новоселья у Данилушки, которое закончилось так кроваво, Лида не уезжала в Хабаровск, не встретила там Виталия, он не пришел потом по ее следу, как дикий зверь, чтобы убить Тину, а вместо этого убивая других…