Отражение в мутной воде
Шрифт:
Данилушка спустился с крыльца, нарочно топая, чтобы заглушить шаги Тины. Ох, молодец дедок!
Молча вышли из калитки, молча двинулись по улочке.
– Все слышала? – наконец-то покосился Данилушка на Тину.
– Более чем, – кивнула она.
– Да… силен бес – и горами качает, а людьми, как вениками, трясет! – сокрушенно покачал головой Данилушка. – Ты на Лидку не сердись. Ну, дура баба, ну, что с нее возьмешь?
Тина только плечами пожала. Сердится она или не сердится – какое это теперь имеет значение? Да и слова не те, совсем не те.
– Я, сказать правду, думал, ты уже… того! – Данилушка помахал руками, будто крылышками. – Что, одиннадцатичасовым рванешь?
Тина даже споткнулась.
– Ну, вообще-то я хотела уехать комсомольской «Ракетой», – сказала наконец. Слава богу, что не надо вдаваться ни в какие объяснения. Данилушка – это просто чудо какое-то!
– Эва, хватилась, – усмехнулся дед. – Да она уже полчаса как прошла.
– Да… жаль, – понурилась Тина. – Не знала я.
– Нет худа без добра, – успокоил Данилушка. – Соберем тебе кой-чего на дорожку. Да и слишком светло сейчас, в темноте беглецу способнее.
У Тины в очередной раз перехватило горло.
– Вы меня даже ни о чем не спрашиваете?
– А зачем спрашивать? – искренне удивился Данилушка. – Я разве без глаз? Вижу, что от крови ты чистая, а если даже и нет… Моя, знаешь, родова в сем столетии только и знала, что от кого-нибудь бегала. Дед – от царских стражников с Сахалина – на Амур. Тот еще был варначище, душегубец… киллер по-нынешнему. Отец – от белых и красных по очереди, не хуже Гришки Мелехова. Шлепнули его те ли, другие ли, а может, и третьи какие – сие неведомо! Дядька, отцов брат, умудрился аж с Магадану утечь. А это тебе не кот начихал – с оловянных-то приисков, да зимой! Зимовал у чукчей, летовал с эвенками, потом опять зимовал – с ульчами… Домой пришел, чтоб на своей печи помереть. Ну что ж, тоже хорошее дело! – Данилушка сорвал кепку, быстро перекрестился, потом снова низко натянул козырек на лоб. – Если Веркиных начать вспоминать, еще и похлеще будет. История Отечества в побегах! Эх, написал бы кто такую вот книжку… ох, почитал бы я ее! Вот ты и напишешь – со знанием дела.
Тина в очередной раз покачала головой. Ну и дедок! Ну и Данилушка!
– Я тебе адресочек один скажу в Николаевске, – с будничным спокойствием продолжал тот, берясь за щеколду своей калитки и прикрикивая: – Атаманша, сидеть!
Впрочем, та, похоже, до того набегалась за день, что увалилась уже спать: только кончик бело-рыжего хвоста торчал из будки.
– Разленилась, тварь, – буркнул Данилушка и оглянулся на Тину: – Ты по этому адресочку сходи. Скажешь, что от меня, – и нынче же ночью, в крайнем случае поутру, этот человек свезет тебя на любое суденышко, которое путь на Сахалин будет держать. Но на острове не засиживайся. Падай на первый же борт – и лети, куда полетится, хоть во Владивосток, хоть в Новосибирск, хоть в Анадырь какой-нибудь, поняла? А уж оттуда… – Он лихо присвистнул. – Только помни старинное варнацкое присловье: на Бога уповай, а след заметай. Деньжат я тебе сейчас подкину.
– Не надо, у меня еще есть, – пискнула Тина.
– Все на свете когда-нибудь кончается, – философски возразил Данилушка. – Нам-то они на что? Доллары тут не в цене, а эти хороши только до новой реформы, потом ими стенки оклеивать, как мать-покойница не раз делывала. – И с верхней ступеньки высокого крыльца улыбнулся так ласково, что у Тины защемило сердце: – Да не убивайся ты так! Молодая еще, все избудешь. И помни: не тот казак, что повалил, а тот, что вывернулся. Вот и ты вывернешься!
Распахнул дверь, ввалился в избу:
– Веруха, собери-ка торбочку на дорожку! А где у нас Костенькин адресок был захован?
И вдруг замолчал так резко, что Тина, которая, не поспевая за разошедшимся Данилушкой, еще проходила через веранду, запнулась на ровном месте – и замерла, чувствуя, как обрывается, проваливается сердце.
Что-то не так. Что-то не так!..
Через плечо Данилушки ей была видна кухня с уже убранным, начисто вытертым столом. В углу, на стуле, деревянно сидела баба Вера: ноги вместе, руки на коленях, плечи закаменели, лицо неподвижное, только глаза… в глазах ужас, ужас!
– Веруха, собери, говорю, поесть, да поскорее, – ослабевшим, надтреснутым голосом пробормотал Данилушка, и Тина вдруг увидела, как он завел руку за спину и быстро, резко дернул ладонью в сторону, словно отгонял кого-то.
Это ее он отгоняет, поняла вдруг Тина, ей сигналит – уходи, беги, не медли! А она никак не могла поверить, что уже пришла беда – вот так, сразу, что ее опередили, она попалась…
Рука Данилушки снова яростно дернулась, и Тина наконец вырвалась из сетей ошеломляющей неподвижности. Неловко шагнула назад, еще не постигая до конца свершившееся, – и тут поверх Данилушкина плеча заметила какое-то движение в кухне.
Дверь, ведущая в горницу, медленно приотворялась, а за ней…
Баба Вера вдруг дико взвизгнула, сорвалась со стула, кинулась к этой двери, словно желая во что бы то ни стало прикрыть ее, не пустить тьму, которая, чудилось, так и клубилась в медленно расширявшейся щели, так и лезла наружу…
Хлопок – и баба Вера, покачнувшись, тяжело рухнула на колени, а потом медленно завалилась на бок.
– Веруха! – будто раненый изюбр, взревел Данилушка и метнулся вперед.
Хлопок! Он подскочил, тонко вскрикнул и упал так резко, словно пол вышибло из-под ног.
Дверь распахнулась, но Тина больше ничего не видела. Она вылетела с веранды и, перемахнув через перила, спрыгнула с крыльца прямо в клумбу с едва расцветшими мальвами.
Ярко-розовый хлыстик, сломавшись, ударил ее в грудь. Тина машинально стиснула его в кулаке и ринулась к калитке, ведущей на подворье.
Она ни о чем не думала, не оценивала свои действия, ее вел не разум, а инстинкт беглеца… быстро же он выработался, этот инстинкт. И слава богу!
Глупо было бежать к калитке через двор – сразу сняли бы из окна метким выстрелом. Проскочила по утоптанному, чисто выметенному полу курятника. Над головой дурными голосами заорали спросонок пеструшки и хохлатки, за перегородкой недовольно захрюкали свиньи. Ну и корова, естественно, включилась в общий предательский хор.
Теперь убийцы знают, куда побежала жертва.
Тина метнулась в огород и, пригибаясь, понеслась по грядкам, чувствуя себя голой на этом совершенно открытом, насквозь простреливаемом пространстве. Спина вмиг заледенела.
Здесь было тихо, никто не оповещал о ее присутствии на разные голоса, но огород оплетал ноги ботвой, заставлял скользить на раздавленных огурцах и кабачках, словно все это тоже ополчилось против нее, словно мстило… за что? Ах да, ведь хозяева всего этого, Данилушка и баба Вера, погибли по ее вине!