Отражения
Шрифт:
— Я и сейчас не понимаю, как мы тогда работали, потому что не очень осторожничали. Для нас главным было выполнение задания Центра, любой ценой. Мы как-то думали о себе лично в последнюю очередь. О том, что вот-вот грядет война стало понятно, когда немцы стали перебрасывать свои войска из Югославии не обратно — в Германию, а к границе с СССР, к узловой станции Чоп. Тогда немецкие поезда были стандартные и отличались от венгерских. И мы, весь наш корпункт, круглосуточно, отслеживали их составы, идущие через Будапешт: сколько, какие войска, какая техника.
О том, что будет война я точно узнал еще за десять
Из Венгрии через третьи страны он вернулся в Москву и через год был направлен в нейтральную Швецию. Уже непосредственно по линии своей разведки. Но официально — корреспондентом все того же ТАСС.
Первым заданием было установление связи с советским агентом, эстонец по национальности, который был заслан в Швецию еще до войны, легализовался и был «законсервирован» до нужного часа.
— Обычно, — пояснил Михаил, — приехавший на связь диктует место и время встречи, исходя из ситуации и возможностей. Чтобы не засветить нашего человека. Но эстонец повел себя необычно — он сам стал навязывать условия. И мне пришлось поехать в его поселок и далее — в лес, где мы и встретились. Это оказалось неслучайным. Парень отказался работать с нами. Но и не «сдал». Ему самому это было невыгодным. Когда я сообщил о неудачной связи в Центр, оттуда последовала команда «отступить от него.» Но, признаюсь, я опасался, что после этого отзовут меня, а там — кто его знает? Но это тоже была часть работы — риск и с чужими, и со своими.
Одним их первых Косой, по его словам, получил информацию о том, что Германия уже работает над созданием своей атомной бомбы. Ею с советским журналистом сознательно поделился тогдашний мэр Гетеборга, сочувствовавший союзникам. Но без ссылки на источник своей осведомленности. Швеция была нейтральной, но торговала с Германией вовсю. Косой тогда не понял о чем идет речь — что такое работы над расщеплением урана и атомное оружие знали единицы. Он поспешил в Стокгольм и лично доложил об этом разговоре послу СССР в Швеции Александре Коллонтай. Но военный атташе отказался переправлять информацию в Москву.
— У нас — сказал он железное правило — Информацию, которую ты получил не лично, а с чьих то слов, да еще без ссылки — не передавать.
После войны его сразу же направили работать, еще на пять лет, в Данию. — С марта 1940 года, когда я поступил в ТАСС, и начались командировки — вплоть до октября пяти-десятого у меня не было ни дня отпуска, — так кратко охарактеризовал он условия своей двойной работы. Но уехать все-таки пришлось.
— А у вас не появлялось желания остаться на Западе. Некоторые же оставались и остаются?
— Это предатели, — сказал Рахмиэль. — Такое решение непозволительно. Особенно с учетом доверия к тебе и тех вещей, которые другие не знают и не могут знать. Правда, теперь, когда многое о том времени стало известно, я во многом был «лопухом». Но все равно, на предательство бы не пошел.
Вернувшись
1
Ошибка автора: имя датского карикатуриста — Херлуф Бидструп (прим. верстальщика).
Он увидел его антифашистские работы в подпольной датской газете и сразу после войны, попав в Копенгаген, разыскал художника. Именно благодаря журналисту Бидструп издавался и стал популярен в СССР. Что касается своей «второй» работы, то Михаил-Рахмиэль всегда гордился тем, что его информацию никогда не подвергали сомнению.
— А что надо в этой жизни подвергать сомнению? Он выдохнул и впервые за весь вечер задумался — Власть — любую. И еще любую информацию, поскольку она может быть препарирована и использована так, как это нужно ее изготовителю. А вообще, дело не в сомнении — бояться ничего не надо…
— И даже женщин?
— И их тоже. Просто с женщиной нельзя доводить дело до того, чтобы ей пришлось жаловаться. С ними надо очень полюбовно, по — разумному.
— Как разведчик?
— Да, как разведчик…
«Старая школа» воспитания и общения. Через неделю он позвонил мне на работу и поблагодарил за встречу. И, возможно пошел на нее потому, что знал о тяжелой и уже неизлечимой болезни. 86 лет — уже не шутка.
Вскоре, проскакивая Ашкелон, я случайно узнал, что Рахмиэль Косой, он же Михаил Косов, советский разведчик сороковых годов и многолетний сотрудник ТАСС, а также — специалист по Скандинавии, ушел из жизни. В общем-то, одинокий и не высказанный.
Впрочем, теперь уже нет.
В мире идиотов
Он всю жизнь до пенсии был военным танкистом, настоящий полковник. И еще, он — единственный внук великого писателя Ярослава Гашека. Так и живет в своей трехъярусной квартире, на окраине Праги: с книгами великого деда и его Швейком. Они здесь везде. Целая комната-мансарда выделена под своеобразный музей Швейка.
По опросам, что ассоциируется у чехов с названием их страны, третье место после чешского пива и хоккейной сборной упорно держит Швейк. Бравый солдат, похождения которого Ярослав Гашек надиктовал перед смертью.
Швейк надолго пережил своего автора.
Люди живут в конъюнктурном мире.
Потому и умирают одноразовые. Гашек: конформизм или конькюнктура — несовместимы. Ни при его жизни, ни даже после неё.
Рихард, его внук, говорит с горечью о том, что его дед, уже известный писатель, но бунтарь, в духе начала двадцатого века, был коммунистом и участвовал в русской революции.
А это сегодня не модно.
Зато его рассказы, Швейк и яркая короткая жизнь так и остались — над временем. Хотя, кроме бумаги и друзей-забулдыг они, оба, ничего не имели. Ни Швейк, ни сам Гашек даже на машине не ездили. В небольшой городок Липнице, в глубинке страны, в августе 1921 года они приехали на поезде.