Отрешенные люди
Шрифт:
– Потом-то что было?
– поторопил его Шувалов, замечая, как легкое раздражение против Ломоносова начинает закипать в нем.
– А потом самое интересное и началось. Призвали меня в Берг-коллегию, и советник тамошний, Франц Иосифович Шлезинг, спрашивает: "Как так вышло, что у тебя, любезный, в отчете наличие серебра очень даже солидное указано, тогда как и в нашей коллегии, и на Монетном дворе и близехонько ничего не найдено?"
– Вот откуда ветер дует, - негромко произнес Шувалов, - теперь понятно...
– Что вам понятно? А я так ничегошеньки не понял. Какое мое дело, что у них за пробы вышли? Я бы их тоже мог спросить: "А почему вдруг у вас серебра в тех рудах не найдено?" Но ведь не спросил! А они по какому праву меня вдруг допрашивать решились?
– Только и всего?
– с облегчением вздохнул Шувалов.
– Ничего более? За этого самого... как его...
– Ивана Зубарева, - быстро подсказал Ломоносов.
– За Ивана Зубарева того не заступался?
– С чего мне за него вдруг заступаться? Не родня. Да и не совершил он ничего, чтоб заступничества от меня просить.
– А в сговоре с ним тебя кто обвинил?
– Да эти, - указал Михайла Васильевич на стену, - быстрехонько обо всем пронюхали и айда языки чесать. Мол, продался я за хорошие деньги, показал сибиряку тому наличие серебра в руде, чтоб он получил разрешение на разработку.
– Михайла Васильевич, скажи мне только честно: не мог тот Зубарев тебе пробы подменить? Может, иной кто заходил без тебя? Вспомни хорошенько, подумай.
– Да кому это надо? Как можно в руду серебро затолкать, то бы и младенец распознал сразу, коль не слепец. А я пока, слава Богу, зрячий, да и не малец. Нет, не могло такого быть. Никак не могло.
– Хорошо, успокоил. Верю тебе, что то все сговор, чтоб через тебя и меня задеть посильнее.
– Очень может быть. Вы, ваше сиятельство, человек, близкий к государыне, а потому каждый ткнуть пальцем может, то мне хорошо известно. Простите, коль в чем виноват.
– Нечего и извиняться, - направляясь к выходу, остановил его Шувалов, только попрошу тебя, Михайла Васильевич, ежели чего новое по сему делу узнаешь, то меня тут же извести. Договорились?
– Как не договориться, само собой разумеется, - Ломоносов икнул и искоса поглядел на стеклянный шкаф.
– И не пей больше, а то...- уже на ходу закончил Иван Иванович, но не счел нужным сообщить, что имел в виду, и вышел, оставив академика одного и в горестном раздумье.
... Иван Иванович Шувалов не стал медлить и отправился к двоюродному брату Александру прямо в Тайную канцелярию, где тот находился обычно с утра до позднего вечера, и застал его там перелистывающим кипу исписанных листов и делающим на полях какие-то пометки.
– Кого не ожидал, того не ожидал,- пробасил Александр Иванович, вставая из-за стола.
– Что за нужда привела в мое скорбное узилище?
– Именно - узилище, иначе и не назовешь. Как хоть ты можешь здесь находиться?
– достал Иван Иванович кружевной платок и приложил его к лицу. Вонь какая! Проветрил бы хоть, что ли.
– Не нюхай, коль не по душе. Проветривай - не проветривай, а запах этот неистребим. А ты давно ли чистоплюем этаким заделался? Как в императрицыны покои попал, благодаря нашим стараниям, сразу и забыл обо всем? Кому-то надо и грязную работу делать, чтоб такие, как ты..., чистенькими жили, ни о чем ином не заботились.
– Хватит, Саша, - мягко и примирительно попросил младший Шувалов, чего завелся, как куранты на башне? Дело у меня к тебе, потому и приехал.
– А ты бы без дела и носа не казал еще столько же времени. Говори, за кого просить приехал.
– Откуда ты знаешь?
– Да уж знаю, и большее скажу: за академика своего, что пробы делал купецкому сыну Ивану Зубареву на руду, им привезенную. Так?
– Так...
– рассеянно кивнул Иван Иванович.
– Не боись, не тронем твоего академика.
– А с этим... Зубаревым, что будет? Нет ли возможности отпустить тихонько его, да лишнего шума не делать. А то ведь...
– Чего "а то"? Государыне пожалуешься, что ли? Беги, жалуйся. Она все одно меня к себе призовет по тому делу.
– Да не о том я. Можно отпустить того Зубарева без доведения дела до суда? Тебе не хуже моего известно, какие разговоры пойдут по столице, о чем опять шушукаться начнут.
– Еще вчера можно было отпустить его, тихонько плетей всыпав, чтоб бежал до самой своей Сибири и носа в столицу боле не совал. А сегодня уже нельзя.
– Отчего же так? Умер он, что ли?
– Если бы умер. А то "слово и дело" закричал, когда его на допрос призвали да на дыбу вздели. Теперича по всей форме положено следствие вести.
– О чем он "слово и дело" кричал?
– холодея, спросил Иван Иванович.
– То тебя не касается. Но ни академика твоего, ни иных известных людей он не поминал. Успокоился? Тогда прощай, братец, а мне некогда.
10
Иван Зубарев, сам того не ожидая, закричал "слово и дело", как только кнут палача несколько раз перепоясал его обнаженное тело, подвешенное за кисти рук в кожаную петлю под потолком. Удары тут же прекратились, и палач о чем-то зашептался с писцом, сидевшим в углу каземата на небольшой скамеечке.
– Ты, дурак, чего орешь?
– спросил его сиплым голосом писец.
– Замолчи, а то хуже будет. Так бы, глядишь, попытали тебя для острастки, да на том дело и закончилось, обратно в острог бы отправили. А теперь... Только хуже себе же наделал.
– Не желаю в острог!
– прохрипел, извиваясь, Иван.
– Ведите меня к главному начальнику своему. С ним говорить стану.
– Тебе видней, - хохотнул писец,- отпусти его, Селиван, - приказал он палачу, и тот покорно ослабил веревку, отчего Иван шмякнулся вниз, на каменный пол, больно ударившись голой спиной.