Отрешенные люди
Шрифт:
– А верстах в двадцати от нас генерал проживает, - разоткровенничался Рукавишников, видя, как Ивану интересны все подробности.
– Что за генерал?
– на всякий случай спросил Иван, хотя ему не было никакого дела, кто бы там ни жил.
– Самой императрицы нашей ближайший родич, Иван Симонович Гендриков. Раз видел его в колясочке - красавец из себя!
– Гендриков?
– переспросил Иван, чуть не выдав себя дрогнувшим голосом от подобного сообщения.
– А чего, знаком он тебе, что ли?
– Да откуда, - поспешил заверить мастера Зубарев, - слышал где-то, а так с чего мне с ним знакомство водить?
Уже через несколько дней после их разговора Иван выпросил у Рукавишникова лошадь и коляску, якобы для поездки в Москву, и отправился в имение Гендрикова, не имея ни малейшего представления, что он сообщит тому, если только удастся встретиться с генералом. Добравшись до загородной усадьбы двоюродного брата императрицы, с которым его познакомил в свое время поручик Кураев, Иван по дороге решил рассказать ему без утайки о своих злоключениях и попросить хотя бы совета, если не помощи. Памятуя о том, как граф собственноручно перевязывал ему рану, он решил, что вряд ли тот побежит доносить в полицию о беглом арестанте, не с руки графу такое.
При въезде в усадьбу Зубарева долго выспрашивали, кто он такой да по какому делу явился к графу, который, на его счастье, оказался как раз в имении. Ему не оставалось ничего другого, как отрекомендоваться знакомым поручика Кураева, после чего он был пропущен и проведен во внутренние покои барской усадьбы. Граф Гендриков вышел далеко не сразу, и Иван чуть было не задремал, ожидая его на мягком диванчике, стоявшем в прохладном углу под большим незнакомым растением, растущим в деревянной кадушке. Наконец, послышались быстрые шаги, и Иван Симонович вошел в приемную и цепко вгляделся в неожиданного посетителя.
– Чему обязан?
– спросил он довольно холодно, не подавая руки, возможно, он уже успел забыть их мимолетную встречу, а может, и узнал, но не показывал вида.
– Зубарев я, Иван, - нескладно промямлил тот, вскакивая на ноги.
– Не помните, ваше сиятельство?
– Что-то припоминаю, - чуть поморщился Гендриков, потирая руки, - но, может, вы объясните цель своего визита?
– Рану вы мою тогда лечили. ... Вспомнили?
– беспомощно развел руками Иван.
– Меня тогда Ванька Каин шпагой чуть задел...
– Надеюсь, на сей раз вы в добром здравии и мне не придется вновь лечить вас?
– сощурился в его сторону граф.- К тому же, знаете ли, я не лекарь и дипломов на сей счет не имею.
– Нет, что вы, ваше сиятельство, совершенно здоров. Только в остроге меня плетьми чуть попотчевали.
– Да что вы говорите? Значит, вы ко мне прямо из острога? Я вас правильно понял?
– Совершенно правильно. Убег я с острога дней десять как.
– Вы это серьезно?
– тонкие губы графа сделались еще тоньше, и белесые брови поползли вверх.
– Не вру я, правда.
– И что вы от меня хотите? Хотите, чтоб спрятал? Простите, но беглых каторжников укрывать не намерен. Честь имею, - с этими словами он круто повернулся на каблуках и собрался уйти.
– Меня враги государыни оговорили,- бросился к нему Зубарев, попытавшись схватить за руку.
– Не может быть, - стряхнул с себя иванову пятерню граф, - у нашей государыни нет и не может быть врагов, то мне доподлинно известно.
– Есть! Еще какие враги! Аки волки алчные.
– Вы их, случаем, не в лесу встретили, пока ко мне добирались? Давненько я с ружьишком на охоту не хаживал, пора бы и поразвлечься.
– Пробы они мои подменили, - как утопающий, за спасительную ветку, схватился Иван, и сбивчиво прямо здесь, в приемной, принялся пересказывать графу о своих злоключениях и о деле с пробами руды. Как только он помянул Ломоносова, лицо Ивана Симоновича, бывшее до того скучным, если не сказать большего, вдруг переменилось, и он с интересом спросил:
– А Михайла Васильевич как в вашем деле замешен? Неужели и до него добрались?
Иван разъяснил и это. Гендриков несколько смягчился и пригласил его пройти в гостиную, куда затем подали скромный ужин и графин красного вина. Граф поинтересовался, знает ли Кураев о том положении, в котором очутился Зубарев, и пообещал уведомить его письмом.
– Премного вам благодарен, - кинулся кланяться ему Иван, - вовек доброты вашей не забуду.
– Доброты в том особой не вижу и вам бы советовал поменьше на нее, доброту, полагаться. Люди по своей сущности мало отличаются, от тех же волков, как вы смели заметить. У нас с поручиком свои отношения. Признаюсь, я до сих пор в долгу перед ним. Как вы думаете, он обрадуется, узнав, что вы здесь?
– Вряд ли, - чуть поразмыслив, вздохнул Иван, - он и так который раз из беды меня выручает, поди, надоело уже...
– Рад, что вы так здраво рассуждаете. Но давайте условимся: вы и дальше будете проживать там, где находились до сих пор, а этак через недельку загляните ко мне. Только... предварительно известите меня о том, а то случается, ко мне и гости наезжают.
– А как я вас извещу?
– Иван оказался озадаченным по вопросу подобного рода.
– Пошлите кого-нибудь с запиской. Ах да, слуг, по-видимому, вы при себе не держите.
– Нет. Не держу.
– Тогда попросите кого из местных жителей или мальчишку какого доставить записку ко мне.
– Будет исполнено, - едва ли не по-военному отрапортовал Иван.
– А если вблизи бумажной фабрики очутитесь, то спросите Абрама...
– Благодарю вас, но ни Абрама, ни Соломона искать не собираюсь. И хотите совет? Держите почаще язык за зубами, особенно сейчас, когда вы оказались в столь незавидном положении.
– Хорошо, хорошо, - широко улыбнулся ему Иван, - а вы, ваше сиятельство, все-таки добрый человек.