Отрешенные люди
Шрифт:
– Пакет доставлен в Архангельск и отдан прямо в руки губернатору, сообщил Кураев, сделав большой глоток.
– Какой вы, право, недогадливый, или желаете таковым показаться, фыркнул в его сторону канцлер, - не о пакете речь. Неужели не поняли, что то лишь предлог? Сумели заглянуть в Холмогоры?
– А то как же, - ответил Кураев, понимая, что Бестужева меньше всего интересует пакет, но решил чуть поиграть с канцлером в ту же самую игру, что тот обычно вел сам, строя ее на полунамеках и ничем не примечательных словах-уловках.
– В Холмогоры заезжал, но не надолго, чтоб лишних разговоров не было.
– И как там? Вас спросили о цели визита? Остановили при подъезде или лишь в самом селении? Проверили подорожную?
– Вы, ваше сиятельство, будто сами там побывали, все правильно передаете. Зачем, спрашивается, было мне ездить, время терять.
– Проверяй, а уж потом доверяй, - шутливо погрозил ему пальцем Бестужев и вновь взял стакан.
– Рассказывайте все по порядку.
Поручик быстро изложил результаты поездки, не упустив, того, что солдаты в карауле в самих Холмогорах недовольны службой, много пьянствуют, на караул выходят не во всякий день, ссылаясь на болезни, в чем офицеры им явно потворствуют. Всем местным жителям известно, что в остроге у них томится ссыльный император Иван Антонович, и поручику в трактире самому пришлось услышать сочувственные слова о ссыльном.
– Так я и думал, - стукнул стаканом о стол канцлер, от чего красное вино выплеснулось ему на рукав.
– У нас в России ничего тайно сделать нельзя, обязательно каждая баба о том знать будет, и соседке тотчас сообщит.
– Истинно так,- согласился Гаврила Андреевич, - особая у нас страна, шила в мешке не утаишь, а тем более, принца наследного.
– Сколь раз говаривал государыне, что в крепость его надо перевезти и под боком держать, а она меня и слушать не желает, - продолжал сокрушаться Алексей Петрович.
– Так и до беды недалеко.
– Смею заметить, - осторожно вставил слово Кураев, - иностранные суда в порт архангельский заходят, а досмотр за ними тоже слабый.
– И об этом думал, - отирая руку салфеткой, согласился Бестужев, - надо срочно что-то предпринимать, пока...- и он рассеянно надолго замолчал, глядя в огонь, лизавший березовые дрова в камине.
– Разрешите напомнить, что человек, коим вы изволили интересоваться год назад, в остроге находится, - перебил размышления канцлера Кураев.
– Что за человек?
– уставился на него Бестужев.
– Купеческий сын из Тобольска, Иван Зубарев.
– Зубарев, Зубарев...- несколько раз повторил, вспоминая, Алексей Петрович. Вспомнил, легко провел ладонью по лбу и осведомился: - За что он в острог посажен? Набедокурил где?
– В Берг-коллегии несколько человек побил.
– Вот как? Интересно. А с чего он в той коллегии очутился?
– За результатами проб на серебро пришел. Я от него записочку из острога получил, остальные подробности мне неизвестны, - вынул он из кармана иванову записку.
– Любопытно, дайте взглянуть, - Бестужев протянул к нему руку, взял записку, развернул и быстро прочел.
– Почерк у него сам за себя говорит: у таких людей душа нараспашку. Верно говорю?
– Похоже, что так, - согласно кивнул поручик.
– Они, люди подобного склада, по наивности во всякие переделки и попадают. Так что вы от меня хотите, Гаврила Андреевич? Чтоб я этому неудачнику помог? То несложно.... А что он пишет,- вновь взглянул он в записку, - будто бы академик Ломоносов участие в его деле принимал?
– То мне неведомо. Как домой из Архангельска вернулся, слуга мне записку передал. Про академика мне ничего не известно.
– Да... тут есть, над чем подумать. Разрешите этот клочок бумаги у себя оставить?
– Кураев согласно кивнул не возражая.
– Завтра же наведу справки, что известно по делу сего Зубарева, и тогда дам вам окончательный ответ. Но в любом случае, благодарю вас за службу, и...
– канцлер сощурился, протянув вставшему поручику руку для пожатия,- возможно, вскоре смогу обрадовать вас получением достойной награды за вашу преданную службу.
– Рад стараться!
– щелкнул тот каблуками и бережно коснулся кончиками пальцев руки графа.
... Через несколько дней, когда Бестужев-Рюмин томился в ожидании в приемной императрицы, которая уже вторую неделю под разными предлогами отказывалась выслушать его, он заметил уверенно шедшего через малый зал Ивана Ивановича Шувалова. На нем был камзол вишневого цвета с большими пуговицами из чистого золота и такими же массивными пряжками на башмаках. Став любимцем Елизаветы Петровны, он, к чести сказать, не поимел для себя какой-то особой выгоды, как это обычно случалось при дворе: не получил высоких чинов или званий, крупных земельных наделов с крестьянами; только испросил для себя у государыни единственную привилегию - быть покровителем людей, приобщенных к наукам и искусствам. Все в столице знали о его дружбе с академиком Ломоносовым, у которого граф даже брал уроки словесности и риторики. Вспомнив о том, канцлер решил не упустить случая, чтоб побольней уколоть человека из враждебной ему шуваловской партии.
– Рад видеть в добром здравии ваше сиятельство, - шагнул он навстречу и несколько картинно поклонился, чего обычно никогда не делал, в чьем бы то ни было присутствии.
– Спасибо. И вам того желаю, - Иван Иванович явно не ожидал встретить здесь канцлера, а тем более не был настроен на беседу с ним, а потому лишь чуть приостановился и намеревался продолжить путь. Но Бестужев ловко заслонил ему дорогу и доверительно сообщил:
– Весьма сочувствую вашему визави.
– О ком вы?
– наморщил лоб Иван Иванович и вынужден был остановиться, понимая, что просто так канцлер его не пропустит, пока не выложит очередную гадость, на которые тот слыл большим умельцем.
– Как? Вы не знаете?
– удивленно всплеснул руками Алексей Петрович. Да уже весь Петербург только о том и говорит, верно, даже слугам известно.
– Извольте выражаться поточнее. Знаете ли, я спешу и для пустых излияний просто не имею времени. Да и...
– Шувалов замолчал, обдумывая, как бы высказаться не столь обидно для канцлера, и закончил фразу, - не большой охотник я до сплетен и пересудов столичных.
– Конечно, конечно, - ухватил за локоть Ивана Ивановича Бестужев и зашептал в самое ухо, - вы у нас теперь птица важная, высоко летаете, куда и нас, грешных, не всегда пускают. Только вот как вдруг вышло, что академик ваш лапотный, Ломоносов, вдруг на сторону вора и изменника государственного встал?