Отрешенные люди

Софронов Вячеслав

– Наталью?
– все так же весело вскричал Пименов.
– А почему и нет? Она давеча со мной просилась, да, думаю, не бабье то дело с мужиками на санках наперегонки кататься. А коль ты настаиваешь, то непременно захватим. Езжайте наперед, а я развернусь пока, - и он громко гикнул на своего Валета, привставая на санках и разворачиваясь прямо посреди улицы.

Иван хорошо знал дом Пименовых, стоящий на углу Пятницкой улицы, где жили многие городские богатеи. Отец когда-то крепко дружил с Василием, но потом пути их разошлись, в чем-то они не поладили, хотя друзьями остались, тем более оба были завзятыми лошадниками, и при случае каждый старался отличиться хоть в чем-то, хвастаясь вновь купленными лошадьми, санками, сбруей. Может быть, благодаря Пименову и держал до сих пор Василий Павлович выездных жеребцов, пробовал даже как-то вывести свою породу, но обходилось это дело недешево. Сколько раз зарекался бросить все, продать и санки, и дорогую сбрую, но в последний момент что-то останавливало его, откладывал до весны, до осени и не мог признаться сам себе, что ему прежде всего жалко расставаться со всей той удалью, радостью, хлещущей через край в праздничные дни во время подобных выездов.

Промчались по Пятницкой мимо торговых рядов, лавок, откуда выглядывали красномордые приказчики, рядом толпились мужики и бабы, и все глядели на идущего чеканной рысью Орлика, хлопали в ладоши, гоготали, махали руками, кто-то даже свистнул им вслед. Вскоре они уже подъезжали к двухэтажному дому Пименовых. Отец сдал на обочину дороги, направил жеребчика головой к палисаду, кинул вожжи Ивану, выскочил, привязал недоуздок к перекладине, нарядной рукавицей обтер пот с конского бока, погладил Орлика по мягким губам. Следом подъехал и Пименов, встал рядом.

– Куда, - заорал Зубарев, вскинув руки, - грызться начнут!

– Ай, на тебя не угодишь, - ругнулся сквозь зубы тот, но развернул своего коня, поставив головой к углу дома, соскочил на землю и, бросив поводья, бегом кинулся к воротам, кинув на ходу Василию Павловичу, - погляди там, - хлопнул калиткой.

– Господа, тоже мне, - беззлобно заворчал Зубарев-старший, - без слуг никак обойтись не могут, - но подошел к Валету, потрепал и его по гнедой голове, взялся за узду, сдерживая танцующего на месте коня.

Не прошло и нескольких минут, как Василий Пименов выглянул в калитку и махнул рукой Зубареву:

– Айда пока в дом, а они пущай за конями посмотрят, - подмигнув шальным цыганским глазом, посторонился, пропуская дочь, что, наклоня голову, перешагнула через высокую подворотню, несмело вышла на улицу, негромко поздоровалась и вновь опустила глаза.

– Коль так, то пойдем, - Зубарев понял хитрость друга, решившего оставить молодых вдвоем на улице, и не стал противиться, подвел отдышавшегося уже Валета к кольцу коновязи, что была вделана прямо в бревно дома, привязал, окинул взглядом смущенного Ивана, поздоровался, проходя мимо Натальи, и нырнул в калитку.

Иван и Наталья, оставшись одни, какое-то время не решались начать разговор, делая вид, что с нетерпением ждут, когда вернутся родители.

– Да скоро они там?!
– первой прервала молчание девушка и, вытянув шейку, глянула на замерзшее окно.

– Ты тоже с нами поедешь?
– невпопад спросил Иван хриплым от смущения голосом и закашлялся, потер щеку рукавицей, заметил на ней дырку, спрятал за спину и, наконец, нашел себе занятие, начав протирать от изморози ближнюю к нему оглоблину.

– С кем же еще?
– удивилась девушка.
– Папа сказал, что вы и пригласили нас. А ты что не хочешь, чтоб я ехала?

– Нет... почему... поезжай, куда хочешь... можешь и с нами, и вообще...
– нес околесицу Иван, все более понимая, что говорит совсем не то, надо бы о чем-то другом, чтоб разговорить Наталью, и вдруг спросил:

– А у вас тепло дома? Не дует?

– Чего?
– не сразу поняла Наталья.
– Не дует, ты спросил? Ха-ха-ха, залилась колокольчиком.
– А почему у нас дома и вдруг дуть должно? Коль двери закрыты, то, само собой, не дует. У вас дует что ли? Почему спросил? Смешной ты какой...

– Да я вот совсем недавно с острога выпущен, а там дуло, шибко дуло, неожиданно для себя начал откровенничать Иван.

– Ты... в остроге сидел?
– ужаснулась Наталья.
– За что ж тебя туда запрятали?

– За правду, за что еще.

– Это ты зря. За правду у нас не закрывают в острог. Разбойничал, поди? Чего отнекиваешься? Я слыхивала от стариков про разбойников, про них и песни поют.

– Вовсе я не разбойник, - набычился Иван, - на Ирбитскую ярмарку поехал, чтоб приказных на чистую воду вывести, а меня там повязали и сюда привезли.

– Быть не может, - покачала головой Наталья, и ее большие глаза распахнулись еще шире. В отличие от отцовских, черных, они у нее были голубые, с длинными черными ресницами. Небольшой вздернутый носик придавал ее лицу смешливое выражение. Ивану приходилось оставаться с девушкой наедине всего-то третий или четвертый раз в жизни и сейчас, представив, что отец может повести его свататься к ней, Наталье, ему стало вдвойне неловко, и он постарался перевести разговор на что-то близкое, знакомое и понятное обоим.

– Валет у вас бежит хорошо. Добрый конь.

– - Ага, - согласилась Наталья и тут же оживилась, заговорила быстро, почти без перерыва, - только редко отец выезжает на нем. Я думала, бережет, а он все отнекивается, мол, некогда, дела все. Хорошо быть хозяином в доме: что хочешь, то и делаешь. А меня маменька все вышивать усаживает с утра и не пускает никуда. В храм и то с теткой Марьей хожу, если маменька приболеет. Ты вон объездил все кругом, а я только в деревне и бывала за рекой, когда по ягоды ходили. Сижу все дома, да в окошко поглядываю. Хоть зашел бы кто...

– Давай я к вам в гости ходить стану, - расхрабрился неожиданно Иван, мне отец разрешит и Орлика запрячь, кататься поедем.

– Что ты!
– очень по-женски всплеснула руками Наталья.
– Папенька, коль узнает, то прибьет на месте. Он знаешь у нас сердитый какой!

– Это кто там сердитый?
– послышался сзади голос Василия Пименова, и Наташа, обернувшись, увидела отца, вышедшего на улицу вместе с Василием Павловичем Зубаревым. Лица у них слегка раскраснелись, а Пименов и вовсе дожевывал на ходу соленый огурчик, смачно хрумкая.
– Я, поди, сердитый? Ты, дочка, сердитых еще и не видывала на своем веку. И не дай Бог наглядеться на них.