Отрешенные люди
Шрифт:
– В ногах правды нет.
– Это точно, - согласился Дмитрий Угрюмов и, покряхтывая, опустился на лавку, - я чего-то и не рад, что рассказал про золотые прииски эти. А? Василий? Худа бы не вышло. Может, передумаешь, запретишь Ваньке розысками заниматься? Дело непростое, всякое выйти может...
– Разве его удержишь? Я ему и про ярмарку говорил: зря себя тратишь, воров на свет вывести пробуешь, грамотки разные строчишь. Я письму не обучен был, сам знаешь, а он вот могет... И что толку с того? Лишь гербовую бумагу переводит, а она три копейки каждый листик стоит, - горячился он.
Обычно Зубарев-старший больше молчал, вечно занятый своими делами, щелкал костяшками счет у себя в комнате и выходил лишь к обеду или ужину. Утром поднимался чуть свет и, перекусив, исчезал на весь день. Но сейчас, после прилично выпитого, разговорился и не прочь был обсудить с кумом дело, на которое сам и благословил сына, не желая ударить в грязь лицом перед гостями.
– Лучше бы он эти бумаги и дале писал, убытков меньше, - почесал в почти седой голове Угрюмов, - а вот ехать в степь... тут в такой расход войдешь, что и не рад будешь, что связался,- размышлял он, словно Ивана и не было с ними в комнате.
– Брат Михаил помочь обещал, - негромко подал голос Иван
– Как же, поможет! А потом с тебя за все по тройной цене обратно взыщет да и долю от добытого взамен барахла своего потребует. Знаю я этих Корнильевых, - стукнул себя в грудь кулаком Василий Павлович, - обдерут, как липку, и слезу при том горючую пустят...
– Не наговаривай зря на родню, - взял его за руку Угрюмов, - не они ли помогли Ваньку из острога выпустить? Ладно, у меня тут мыслишка одна на ум пришла, послушайте. Вот коль вы бумагу губернатору напишете, то согласно ей должен он вам помощь всяческую оказывать в розысках. Просите с него казаков для сопровождения. А как он согласие даст, тут уже и я помогу, выделю тебе, крестник, пару добрых ребят. Годится?
– Годится!
– откликнулись радостно отец и сын.
Полковник Угрюмов уехал еще затемно, не простившись с крестником. А сам Иван, когда утром вышел к столу, вспомнил о вчерашнем разговоре, вдруг смутился и попытался отвести глаза от строгого взгляда матери.
10.
Ближе к обеду Василий Павлович Зубарев велел закладывать легкие беговые санки.
– Орлика заложи, - крикнул с крыльца конюху Антипке, как будто тот и сам не знал, что приобретенный у киргизов совсем жеребенком и теперь выросший в доброго коня Орлик был главной любовью и гордостью хозяина. Отец не допускал к нему даже Ивана, хотя тот и просил пару раз выехать покрасоваться на статном жеребчике. Не дал. Лишь на прошлую масленую испробовал сам Орлика на выезд. Никого не взял с собой, не хотел тяжелить санки. Вернулся веселый, возбужденный, довольный выездом: "Всех, как есть, обошел!" - крикнул, едва ввалившись в дом.
Иван не вытерпел, накинул короткий полушубок, отправился на конюшню. Антипка уже надел на жеребчика сбрую, хомут и выводил во двор. Увидев Ивана, махнул рукой:
– Отойди к сенцам, а то испужаешь раньше времени, - и, поворотясь к Орлику, погладил ласково по морде, приговаривая.
– Хороший мой, ой, какой хороший, не бойся, не бойся, дурашка, - тот встряхивал головой, шел осторожно, пристукивая коваными копытами по толстым половицам настила.
– А вот теперь иди ближе, помогать станешь, - позвал Антипка, даже не оборотясь в иванову сторону, показывая свое превосходство перед ним на конюшне.
– Да куда попер?! Куда?!
– не понять кому заорал он.
– Перед мордой у него проходи, чтоб видел. Иль не знаешь, что к коню сзади подходить не следует? Только испугаешь, а то и по зубам копытом получишь. Ой, ну чему тебя только учили, - продолжал он все также громко, с криком, - за узду держи, оглаживай, по шее гладь, а я сейчас санки подтащу, - командовал Антипка. Самое трудное будет оглобли в гужи вдеть, он их сзади не видит, шарахается, - пояснял на ходу, торопливо подтаскивая легкие санки, и, заведя оглоблю в гуж, ловко поднырнул под мордой у Орлика, отпихнул Ивана, подхватил вторую оглоблю, вдел, принялся затягивать супонь, упершись коленом в клешни хомута.
– Готово!
– проговорил довольный и слегка похлопал жеребчика по спине.
– Ну, с Богом!
Василий Павлович Зубарев вышел на крыльцо, неспешно натягивая расшитые бисером праздничные рукавицы. На его плотной фигуре хорошо сидел длинный коричневый тулуп с белым, шалью, воротником, на голове была рыжая лисья шапка, с белой отметиной по центру, а на ногах ловко сидели крашенные узорчатые пимы.
– Эх-ма! Морозец!
– крякнул он, щуря глаз на потянувшегося к нему мордой Орлика.
– А ты чего стоишь? Едем!
– обратился к Ивану.
– Пока ворота отпирают, чтоб мигом переоделся!
– последние слова проговорил, уже не глядя на сына, и тот понял, что у отца на уме сейчас одно: как пойдет нынче жеребчик, покажет ли прежнюю прыть, что и в прошлом году. Он и не ожидал, что отец пригласит его с собой, а потому опрометью кинулся в дом, быстрехонько переоделся во все праздничное, под стать отцу, и нагнал санки, уже выезжавшие на широкую Богоявленскую улицу, в сторону реки.
Антипка, бежавший некоторое время рядом с ними, отстал, успев сунуть в руки Ивану кусок черного подового хлеба, густо посыпанного крупной солью.
– Потом дашь!
– кричал он вслед хозяйским санкам.
А Орлик, миновав соседский дом солдатки Ивашовой, выпустил струю пара из ноздрей, пошел широкой рысью, изредка пофыркивая и кося глазом по сторонам, чуть откинув назад красивую аккуратную голову. Он бежал столь правильно, ровно и размеренно, что прохожие невольно замедляли шаг и оглядывались вслед купеческим ладным беговым саночкам. Вот они нагнали понуро бредущую клячу водовоза, и отец Ивана громко щелкнул в воздухе коротким ременным кнутом, что обычно висел в горнице, на стенке изготовленный специально для праздничных выездов. Водовоз вздрогнул, обернулся, но узнал Зубарева, потянул с головы засаленный треух, поклонился, пискливо крикнул: "Наше почтение, Василь Палыч!" Зубарев не ответил, а лишь подмигнул старику, зорко смотря вперед, где из-за поворота, с Базарной площади несся по мосту запряженный в такие же легкие санки гнедой рысак-пятилетка.
– Васька Пименов правит, - жарко крикнул отец в ухо Ивану, - сейчас начнет на реку звать, - он чуть попридержал Орлика, чтоб не сцепиться санками на узком мосту, подождал, когда Пименов подлетел к ним вплотную и заорал на всю улицу:
– Палыч! Вот ты где! А я прокатиться выехал, дай, думаю, погляжу, кто где есть, хотел к тебе завернуть, а ты сам и едешь. Здорово!
– Здорово, Василий!
– Конек-то у тебя каков стал, красавец!
– Пименов был под изрядным хмельком и явно искал, с кем бы поговорить, потолковать, перекинуться словом.
– Айда на реку, - крикнул он, и отец чуть повел головой в сторону Ивана: мол, что я тебе говорил.
– Так ты уж загонял своего Валета, - кивнул он на пименовского коня, который тяжело дышал, вздымая бока.
– Да чего ему станется?! По Пятницкой из конца в конец проехал, чтоб поразмять чуток.
– Тяжел он у тебя на ходу, - покачал головой Василий Зубарев, - чаще проминать надо.
– - Когда? Ты мои дела знаешь: сегодня здесь, а завтра... айда куда подале, - весело кричал Пименов, сверкая темными цыганскими глазами. Весь город знал о его неусидчивости, буйном норове, когда он мог сорваться посреди ночи, уехать, не сказав домашним ни слова, прямо в канун великого поста, а вернуться обратно лишь к концу лета. Всеми делами управляла его жена, Софья Ниловна, держа дом и хозяйство в кулаке, ведя торговлю в отсутствие мужа.
– Так едем на реку? Помню, как обставил меня на масляну неделю, помню, опробуем на этот разок?
– Оно можно, - неожиданно легко согласился Зубарев, - только я с сыном сегодня, а ты вон пустой, - и Иван понял, отец хитрит, клонит к чему-то своему, - Ты бы, Василий, тожесь кого в санки посадил для равности...
– Счас, найдем дорогой кого из знакомых, - не задумываясь, согласился Пименов, - а и винца выпить нам с тобой не мешало бы. А? Чего скажешь?
– После, после, - мягко улыбнулся Зубарев, - ты лучше дочку свою с собой возьми, Наталью, - тут только до Ивана дошло, куда клонит отец, и он вспомнил вчерашний разговор о женитьбе, густо покраснел, отвел глаза, словно его уличили в чем-то нехорошем.