Отрочество
Шрифт:
«Да, деваться некуда: я трус. Евгений Афанасьевич очень ясно это сегодня объяснил. Я не умею управлять своим воображением. А еще недавно, пока я этого не знал, все было так хорошо!.. Еще сегодня утром и потом — до самого последнего урока…»
— Пошли, — сказал наконец Саша.
— Пошли, — угрюмо ответил Даня.
Мальчики спустились с лестницы и стали молча прогуливаться по коридору около пионерской комнаты.
Даня был занят собой, Саша — Даней. Он смотрел на товарища с раздражением и состраданием, которые пытался
— Ну что? Ну, подумаешь!..
Даня сразу остановился и через плечо яростно поглядел на Сашу:
— Ну как ты сам не понимаешь? Ведь это же позор! Позор!..
Саша пожал плечами.
Спору нет: довольно-таки неприятно три раза пытаться перепрыгнуть через рейку и ни разу не перескочить; неприятно, когда над тобой смеются. Но почему вот именно это такой уж невыносимый позор, а не позор, скажем, стоять у доски и хлопать глазами, когда тебя вызывают по алгебре? Между тем третьего дня это случилось. Даня еле-еле выплыл на подсказке и, заработав тройку, спокойно вернулся к себе на парту и принялся дочитывать «Плутонию». А уж что там ни говори, физкультура менее важный предмет, чем алгебра.
Как бы там ни было, сейчас его не вразумить никакими силами, и Саша решил попросту заговорить о чем-нибудь другом.
Он сделал рассеянно-задумчивое лицо и сказал, не глядя на Яковлева:
— Ах да, забыл тебе сказать. В этом дневнике Миклухо-Маклая, что я тебе дам, есть одно место… Ты обязательно прочти. Понимаешь…
Но грозный взгляд товарища остановил Сашу на полуслове.
Маклай был для Дани не просто Маклаем — он был для него воплощением мужества. Ни о чем другом нельзя было заговорить более некстати.
Даня раздул ноздри, нахохлился и стал внимательно рассматривать носки своих башмаков.
Саша рассердился:
— Да ну тебя, Данька! Ну чего, в самом деле…
Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, но в эту минуту дверь пионерской комнаты открылась и оттуда выглянула Зоя Николаевна Феоктистова — старшая вожатая.
— Петровский, — сказала она с укором, — ты еще долго собираешься гулять по коридору? — Она повернулась в другую сторону: — Иляшев, Козулин! Вы что, не намерены сегодня быть на совете дружины? Если не намерены, так прямо и скажите и продолжайте в свое удовольствие скакать на одной ноге. Мы начнем без вас.
— А разве все уже собрались?
— А разве вы непременно хотите быть последними? — ответила Зоя Николаевна и ушла к себе.
Мальчики двинулись за нею.
В пионерской комнате было шумно.
В углу толпились малыши и, громко о чем-то разговаривая, позвякивали время от времени бубнами самодеятельного оркестра, лежавшими на крышке рояля рядом с кастаньетами, барабаном и треугольником. Кто-то шлепнул ладонью по клавишам, и Зоя Николаевна сказала:
— Ребята, если вы пришли сюда шуметь, сейчас же попрошу освободить пионерскую комнату.
Между тем у стола вожатой постепенно собирались председатели отрядов и звеньевые четырех классов обеих смен, начиная с четвертого «А».
— Сядьте, ребята, — деловито, без улыбки сказала Зоя Николаевна.
Мальчики сели.
— Ребята, мы собрались сегодня, чтобы поговорить о сборе цветного лома. Ну, как у кого дела? Рассказывайте!
Молчание.
Она положила на стол руку и поглядела на мальчиков внимательно чуть прищуренными глазами:
— Ну что же? Кто первый?
Молчание.
Не теряя терпения (запас которого был у нее не особенно велик), Зоя Николаевна опять взглянула на мальчиков и продолжала бодрым голосом, как будто желая сообщить им что-то очень приятное и радостное:
— Через пять дней сдача первой партии.
По рядам пробежал легкий шумок. Но Зоя Николаевна этого как будто не заметила.
— Я договорилась обо всем, — продолжала она. — Была на Охте… два раза. На базе говорят, что мы первые застрельщики и что если произвести сбор цветного металла по всему городу, это может дать…
Шум сделался сильнее.
— Ребята, кто там шумит? Терехин, можешь сейчас же выйти в коридор… Одним словом, после таких разговоров, товарищи, сдать какие-нибудь пятнадцать-двадцать килограммов просто неудобно. Ребята! — Она строго посмотрела в ту сторону, где были малыши. — Не трогайте треугольник. Вы слышите, что я сказала? Положите, пожалуйста, треугольник!.. Ну хорошо. А теперь расскажите, сколько кому удалось собрать.
Мальчики молчали.
Она, слегка удивившись и как будто к чему-то прислушиваясь, чуть наклонила вперед голову. Зажегся светлый чуб над ее лбом, попав в полосу оконного света.
Открылась дверь. В пионерскую комнату, разыскивая кого-то, заглянул Александр Львович Онучин, классный руководитель шестого класса «Б».
Они молча с минутку смотрели друг на друга, и Зоя Николаевна сказала очень вежливо:
— Милости просим, Александр Львович, заходите, пожалуйста. У нас собрание. Не знаю только, будет ли вам интересно.
— Нет, нет, не хочу вам мешать, — ответил он еще вежливее. — Прошу прощения!
И дверь закрылась.
Все ребята в школе знали, что Александр Львович и Зоя Николаевна недолюбливают друг друга. Поэтому во время этого любезного разговора они с нескрываемым интересом посматривали то на нее, то на него.
И вот дверь опять закрылась. Ребята лениво и нехотя повернулись к Зое Николаевне. Кто-то откашлялся. Кто-то уронил на пол портфель. Им было скучно, скучно! Она это понимала. И первый упрек, еще не успев задуматься, она привычно обратила к себе. Случилось то, чего она больше всего боялась: они скучали…
— Ну, кто хочет сказать, ребята? — Голос Зои Николаевны зазвучал неуверенно. — Кажется, Петровский хочет что-то сказать?
— Зоя Николаевна, — ответил Саша, — я после, пусть кто-нибудь другой.