Отрочество
Шрифт:
— Так как же, не приходить?.. Ну как? — спросил Озеровский.
Ее поразила серьезная страстность его голоса.
— Нет… но разве… разве вы знаете, что я переживаю? — снова повторила она. — Так ведь они смеются, и Андрюшка сказал…
Молчание.
На этот раз стало тихо надолго.
А между тем поднялся ветер. От нечего делать ветер подхватил ее шапку, лежавшую на невском льду, перевернул ее с боку на бок и тихонько поволок за собой. Шапка сперва осторожно подпрыгнула раза два, потом ловко прокатилась колесом и
Сколько их?.. Четыре следа — стало быть, по льду пробежали два лыжника.
Так и есть! Вот они бегут, прокладывая по снегу новую лыжню. Один из них все время старается забежать вперед и заглянуть другому в лицо.
— …Повтори сначала! — сказал один лыжник другому. — Нет, все по порядку, сначала…
— Отстань, я уже повторял.
— Ну, а я тебя прошу еще раз повторить.
— Хорошо. С какого же места?
— Ну, приблизительно с того, когда тебе открыли дверь. Или нет, лучше с того, где хорошего человека не жалко поддержать… Так и сказала — вот именно «хорошего»?.. Вот именно так и сказала? Смотри в глаза!
— Сказала.
— Ты врешь. Ты все врешь.
— Да полно… Ну вот, если бы я был ты, так сказал бы: «Пусть я сейчас на этом месте провалюсь, если вру!»
Раздался хруст. Едва приметно затрещал лед… Да нет, это попросту хрустнула под лыжей какая-то щепочка.
— Значит, ты утверждаешь, что, в общем, не было особенного позора?
— Наоборот… Я же тебе говорю, что все они к тебе исключительно относятся. Отец так прямо и сказал: «славный парнишка».
— Ну, а вот это ты уже соврал! Он не мог так сказать… Нет, вникни: какие же бывают люди на свете!.. Подожди минуточку. Значит, так и сказал: «славный парнишка», взял и сразу подал самовар?
— Вот именно.
— А как?.. Ну что тебе стоит?
— Ладно, — терпеливо ответил Саша Петровский. — Я, значит, стоял на лестнице, а он — напротив, как ты сейчас. Берет самовар, подает мне и говорит: «Хорошее дело, напрасно ты стесняешься». Вот приблизительно так…
— Ну, а теперь про то, как «хорошего человека не жалко поддержать». Только уж про это ты наверняка поднаврал.
— Можешь не верить. Но интересно, как ты, в таком случае, объясняешь себе приход девочек?.. Они не приходили? Я их выдумал, что ли?
— Положим, верно, — задумчиво согласился Даня. — Девочки были. Да мало того, что были — и до сих пор ходят. Все ходят и ходят… Позавчера пришли какие-то четыре маленькие с вожатой и принесли баночку с золотыми рыбками. Еще хорошо, что меня дома не было… А вчера заскочили две пятиклассницы, оставили настольный крокет и сказали, что через день за ним зайдут.
— Врешь! — сказал Саша.
— Ага, вру! — с горьким торжеством ответил Даня. — То-то и беда, что не вру. Как будто я могу такое придумать! И скажи на милость, зачем ты мне такую свинью подложил?
— А я хотел, чтобы ты мне отдал одну рыбку, — прыснув в кулак, ответил Саша.
Даня не выдержал и тоже расхохотался. Отсмеявшись, оба помолчали.
— А все-таки удивительно, что ты пошел вот именно тогда, — вдруг опять сказал Даня. — Ведь я же ничего не понимал… Я в такой был на тебя обиде… А ты понял и объяснил, что все в классе уважают и все такое. Нет, Сашка, вот теперь я действительно клянусь…
— Отстань!
— Сашка, отчего ты не хочешь, чтобы я поклялся? Я уже четвертый день хочу поклясться, а ты…
— Да отстань ты от меня, на самом-то деле! Чего ты пристал?
— Нет, я вижу, ты меня не хочешь понять. Ты же меня действительно за шкирку тащил. Александр Львович был прав. Ты меня волок, волок, а я только упирался.
— Данька, брось!
— Не брошу. Ты думаешь, у меня совести нет? Ты ошибаешься. Совесть у меня есть, и я вам докажу… Сейчас я еще не могу тебе доказать, но, в общем, мне необходимо, чтобы круглые пятерки. И вот увидите… Не веришь? Ну и не верь! Сам увидишь, как я буду заниматься.
— Данька, ну чего ты, на самом-то деле, как будто кто-то сомневается в тебе. Я всегда знал…
— И еще я тебе хочу сказать, что я понимаю, какой ты друг и товарищ. И я всегда…
— Мне надоело, и я ухожу, — сказал Саша. — Подумать только: четвертый день — и все про то же, про то же…
И, подкатив к лестнице, сбегавшей с набережной на лед, он в самом деле снял лыжи и начал медленно подниматься по ступенькам. За ним, разрываемый желанием поклясться в верности и дружбе, в грустном молчании последовал Даня.
Зажав подмышкой лыжи, мальчики шли по набережной. И вдруг Даня заметил, что какой-то цветной полосатый комочек летит тихонько, переворачиваясь на льду. Это странное «что-то» было похоже на оторванное птичье крыло.
— Подожди, — сказал Даня и, сбросив на снег лыжи, сбежал по ступенькам.
Через минуту он воротился. В руках у него были старая вязаная шапочка.
— Провалиться мне, — сказал он, внимательно разглядывая шапку, — если это не шапка Зои Николаевны!
— Ерунда, — ответил Саша. — Таких шапок в Ленинграде, наверно, целая тысяча.
— Как хочешь, а эта все-таки ее шапка. Я тебе и говорю, что ее… Хочешь — спорим?
Но они не успели поспорить. На набережной показалась Зоя. Она была в мужской бобровой шапке. Ее вел под руку Озеровский без шапки. Волосы у Озеровского торчали дыбом на ветру.
Саша быстро толкнул Даню под локоть, но было поздно — тот уже выпалил: