Отродье ночи (Шорохи)
Шрифт:
— Мой Бог, неужели она его так порезала?
— Нет, его еще вскрывал коронер. Видите порез? Это рана. И вот еще. Патологоанатом неплохо зашил рот, — признался Олмстед.
— Правда? — удивился Таннертон, касаясь плотно сжатых губ. — Редко встретишь коронера с эстетическим чувством.
— Очень редко, — повторил Олмстед.
— Пять лет назад, — вдруг сказал Таннертон, — умерла его мать. Тогда я и познакомился с ним. Он показался мне немного... странным. Но я подумал, что это из-за горя. Он был важный человек в Напа Каунти.
— Бессердечный, — сказал Джошуа, — холодный и замкнутый. И злой в делах. Особенное удовольствие ему доставляло разбивать конкурентов. Мне всегда казалось, он был способен на жестокость и насилие.
— Мистер Райнхарт, я знаю, что вы любите говорить прямо, без обиняков. И все знают вас как честного и смелого человека... но...
— Что «но»?
— Но сейчас вы говорите о мертвом.
Джошуа улыбнулся.
— Я совсем не так идеален, как вы только что описали. Отнюдь! Но поскольку правда — это мое оружие, и я не боюсь задеть чувств живых, живых негодяев и мерзавцев, то почему я должен уважать их после смерти?
— Мне непривычно...
— О да, я понимаю. Работа обязывает почтительно отзываться о каждом умершем, независимо от того, что он вытворял при жизни.
Таннертон не нашелся, что ответить. Закрыли крышку гроба.
— Давайте закончим с условиями, — сказал Джошуа. — Я хочу еще поужинать, если, конечно, будет аппетит.
Он сел на высокий стул, рядом со стеклянным шкафом, в котором поблескивали инструменты.
— Вам обязательно выставлять тело на обозрение?
— Обозрение?
— Да. Что если не выставлять тело в открытом гробу?
— Я не думал об этом.
— Видите ли, я не знаю... как оно будет смотреться, — сказал Таннертон. — В Лос-Анджелесе тело неправильно обработали. Кожа на лице опала. Мне это не нравится. Очень не нравится. Я попробую подтянуть кожу... слишком много времени прошло. Вероятно, он несколько часов после смерти пробыл на солнце, пока его подобрали. Потом еще почти сутки пролежал в холодильнике. Теперь грим будет плохо держаться. Я думаю...
Не выдержав, Джошуа прервал его:
— Пусть будет закрытый гроб.
— Закрытый?
— Закрытый.
— В каком костюме будем хоронить?
— Разве это важно?
— Мне было бы легче надеть одежду из нашего бюро.
— Хорошо.
— Белую или темно-синюю?
— У вас есть что-нибудь «в горошек»?
— Или желтую полоску?
Таннертон не удержался и улыбнулся, но тут же принял строгий вид, приличествующий его занятию. Жизнерадостная натура Эврила противоречила тому образу мрачного и угрюмого, который существовал в представлении людей.
— Пусть будет белая, — сказал Джошуа.
— Теперь гроб. Какой именно...
— Я полагаюсь на вас.
— В каких пределах?
— Я думаю, можно самый дорогой. Состояние позволяет.
— Говорят, у него два-три миллиона.
— Возможно, в два раза больше.
— Его образ жизни не соответствовал такому состоянию.
Таннертон подумал и спросил:
— Отпевание?
— Он не посещал церковь.
— Тогда я исполню обязанности священника.
— Как угодно.
— Проведем короткую службу у могилы. Я прочитаю что-нибудь из Библии.
Они условились о времени: воскресенье, в два часа. Его похоронят на кладбище рядом с приемной матерью Кэтрин.
Когда Джошуа встал, чтобы идти, Таннертон добавил:
— Я уверен, что вы останетесь довольны работой. Я сделаю все, что в моих силах.
— Сегодня я убедился в одном. Завтра я изменю свое завещание. Когда умру, пусть мое тело сожгут.
Таннертон кивнул.
— Мы это можем устроить.
— Не торопите меня. Не торопите.
Таннертон покраснел.
— Я не имел в виду...
— Знаю, знаю. Забыл.
Таннертон кашлянул от смущения.
— Я... провожу вас до выхода.
— Спасибо. Я сам.
На улице царила кромешная тьма. Над дверью был зажжен единственный фонарь, но его свет не мог рассеять темноты. В двух шагах от дома ничего не было видно.
Подул сильный ветер. Зашумело и завыло в верхушках деревьев. Джошуа обогнул дом и пошел по дорожке, слабо освещенной электрическими лампами в молочных плафонах. Открывая дверцу, Джошуа вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он оглянулся, дом был погружен во мрак.
Что-то мелькнуло в темноте. У гаража. Джошуа скорее ощутил, чем заметил это. Он прищурился, но ничего не смог рассмотреть. Все было неподвижно.
«Это ветер, — подумал он. — Ветер гуляет среди кустов и ломает сухие ветки».
Но вот опять. Что-то ползло вдоль кустов от гаража. Невозможно было понять, что это. Какое-то пурпурное пятно на фоне ночи, беззвучно перемещавшееся на глазах.
«Наверное, собака, — подумал Джошуа. — Бродячая. А может, ребенок балуется».
— Кто там?
Молчание.
Он сделал несколько шагов от машины.
Пятно переместилось дальше, уходя от Джошуа, и замерло в ожидании.
«Это не собака, — решил Джошуа. — Собака была бы поменьше. Мальчишка. Какой-то хулиган».
— Кто там?
Тишина.
— Иди сюда.
В ответ — завывание ветра.
Джошуа хотел было настигнуть неизвестного, но вдруг чего-то испугался, неизвестность внушала страх. Джошуа невольно вздрогнул: сердце бешено заколотилось, во рту пересохло, пальцы судорожно сжались. Джошуа напряг слух и втянул голову в плечи, словно боясь неожиданного удара.