Отряд апокалипсиса
Шрифт:
Наверное, редкий зверь, даже хищный, пренебрег бы едой, которая покорно валяется под ногами. Не пренебрегла и медведица, по-своему, по-звериному рассудив, что свежее мясо еще догнать надо, а зачем утруждать себя, силы тратя, если вот оно — еще съедобное тело двуногого, не разложившееся и не расклеванное покамест мародерами-воронами. Тем паче, медведица уже носила в себе детеныша, уже чувствовала его вроде незначительную, но навязчивую тяжесть. И потому гоняться за свежатиной желанием не горела.
На беду — в том числе и на ее, медвежью, беду — тело принадлежало некроманту Лиру. Что как раз за
Разумеется, новоиспеченный труп был пропитан Скверной — от опытного некроманта и не стоило ждать другого. И (ну а как же иначе?) почти вся эта Скверна перешла в медведицу вместе со съеденным мясом. Вкус у того мяса даже ей, хищнице, не брезгующей падалью, оттого казался не шибко приятным. Но в борьбе брезгливости и голода чаще все-таки побеждал голод. Каковой медведица с недавних пор чувствовала особенно остро, ибо питаться ей приходилось за двоих.
И именно этот, второй, которому медведица была обязана своим голодом, еще до рождения своего испытал действие Скверны в полной мере. Нет, родился-то он таким же существом из костей и мяса, как и его родители. Вот только путь себе — самый первый путь в жизни — медвежонок проложил когтями, выросшими у него слишком рано. Гораздо раньше, чем у других косолапых обитателей лесов.
Наружу медвежонок выбрался, буквально прорвавшись сквозь мать. С кровью вылез — после чего шансов выжить у медведицы просто не было. Но тот, кому предстояло вырасти в чудовищного зверя, способного в одиночку расправиться с отрядом баронских ратников, не больно-то, как оказалось, нуждался в материнской заботе. И хоть присосался он жадно к еще теплому телу медведицы, но жаждал не молока — крови.
С той-то поры именно кровь сделалась любимым блюдом этого хищного урода, без какого предпочла бы обойтись любая, не расставшаяся до конца со здравым смыслом, семья. Вскоре грибники и охотники, забредая в лес далеко, стали все чаще натыкаться на растерзанные и обескровленные трупы зверей. Их, трупов этих, требовалось много, чтоб насытить растущую тварь. И потому много оставалось после его трапезы отходов: мяса, внутренностей, жил, не говоря уж про кости. Ничего из этого аппетита у отродья Скверны не вызывало.
Нельзя было, впрочем, сказать, что те же кости совсем не интересовали чудовище. Для останков злополучного некроманта тварь сделала исключение, оказавшись не чуждой своего рода сентиментальности. Точнее, ощущала некое родство с костями Лира — тоже оскверненными, тоже тронутыми этой злой, искажающей творения Всевышнего, силой.
Вот потому чуявший Скверну зверь сумел разыскать череп и другие уцелевшие кости некроманта. Обнаружились они, кстати, неподалеку от «родной» берлоги: медведица, наткнувшаяся на труп Лира, только часть объела на месте, а остальное запасливо отволокла домой.
Оставшиеся от трапезы, кости белели под ближайшим к берлоге деревом, превратившись в обычный мусор. Но оскверненное чудище не сочло такую участь для ближайшей к себе родственной сущности справедливым. И осторожно, по одной, перенесло в зубах останки Лира в свое новое логово. Там новоявленный мохнатый и косолапый источник Скверны мог вдоволь насладиться соседством с тем, кто при жизни был ее носителем. И кого по этой причине Скверна не оставила даже после смерти.
Еще зверь-источник потихоньку делился Скверной со своими «трофеями» — приумножая и усиливая ту ее толику, что еще оставалась на злополучных костях.
В силу всех перечисленных причин посланцы мастера Бренна не имели ни шанса избежать встречи с тварью. Именно к ней указал дорогу амулет — когда Равенна, снова водрузив волшебную диадему на голову и обозревая окрестности, наткнулась взглядом на скопище Скверны где-то в глубине леса. На скопище Скверны, еще более сильное, чем то, что пленило в пещере некроманта Лира!
Ибо оно, вдобавок, служило теперь ее источником.
Попали в поле магического зрения Равенны и другие следы Скверны — мелкие искорки, разбросанные по лесу. Но волшебница и ее спутники без лишних препирательств решили для начала наведаться к этому, большому пятну. Ведь даже если этот след окажется ложным, и останков Лира там не окажется, столь большое количество Скверны все равно необходимо было уничтожить.
В дорогу, кстати, отправились впятером. Если до пещеры, где томился призрак некроманта, от опушки можно было дойти за час, то источник Скверны поселился, по меньшей мере, в трех днях пути — здешние леса оказались по-настоящему обширны. Да и путь предстоял непрямой: овраги и слишком густые заросли, болото и бурелом, раз за разом могли заставить отклониться от курса, свернуть в сторону. А потом еще в сторону и еще. Да так и не заметишь, что плутаешь в трех соснах. Ну, или, скажем, между сосной, елью, дубом и березой. Что тоже не шибко полезно.
Так что свои слова опрометчивые — предложение «пойти лесом» — Освальду пришлось волей-неволей взять назад. На следующий день после знакомства он и его спутники снова встретились с охотником Леоном. И ответили согласием на его предложение.
Дело свое, кстати, Леон знал крепко. Признавали даже Сиградд с сэром Андерсом — даром, что рыцарь в былые времена не был чужд охотничьих забав, а варвар, так и вовсе, жил охотой, подобно большинству сородичей.
Но ни тот, ни другой не забирались в чащобу столь далеко и глубоко. Поэтому, будь посланцы мастера Бренна предоставлены сами себе, наверняка заблудились бы уже к концу первого дня. И амулет, с которым время от времени сверялась Равенна, едва ли бы сильно тогда им помог.
Зато Леон — другое дело. Петляя через лес, становившийся с каждым часом пути все гуще и все менее легко проходимым, охотник умудрялся находить проход там, где простые смертные попросту бы не разглядели. И путь выбирал таким образом, чтобы расстояние до пятна, увиденного Равенной благодаря волшебной диадеме, неуклонно сокращалось. Медленно, но верно.
Другое дело, что приближались все пятеро не абы к чему, но к месту обитания зловещей твари. Все чаще путникам попадались трупы зверей — то разорванные, то почти целые, но сильно похудевшие без высосанной из них крови. А еще потемневшие и лишенные листьев деревья… точнее, голые стволы с реденькими, но уже отмирающими ветками. И пятна потрескавшейся бесплодной земли, особенно заметные из-за соседства с травой. Зато пение птиц, стрекот насекомых и другие голоса, прославлявшие дикую жизнь, слышались с каждым часом все реже.