Отступники Старого мира
Шрифт:
— Вот и у меня та же история, — сказал я. — Верил в то, чему учили. Скорее даже я верил в своего отца и то, чему он меня учил. Я вырос в благородной семье. Мой отец — довольно известная личность. Многие считают его одним из лучших людей Лакчами. Я тоже так думал в детстве… Кто думает иначе? Но всё же у меня всё было немного по-другому…
— В чём?
— Я постоянно видел это восхищение со стороны других людей. Где бы я ни оказался, люди начинали относиться ко мне по-особенному, как только узнавали, кто мой отец. «Человек чести», «хранитель традиций» — так его называют.
Что-то во мне дрогнуло от этих воспоминаний,
— Он особенный для всех. Безупречные манеры, изысканная речь, превосходный вкус. Кладезь мудрости для богачей. Он пытался воспитать меня как ещё одного рафинированного дворянина, который плетёт очередные пустые речи…
Я перевёл дух и продолжил:
— Я всегда жил в этой атмосфере, где форма довлеет над содержанием. Такие, как мы, были примером для остальных. Примером благородства и чести. Но потом, практически случайно, я понял, чего всё это стоит. Вы знаете, когда я заканчивал школу — разумеется элитную, в которой учились такие же выходцы из благородных семей, — когда я заканчивал школу, вышло так, что я вплотную увидел, как живут люди в бедном квартале.
— Разве тебя не должны были держать подальше от подобных мест? — спросил Лассон.
— Так и было. Я же говорил, что моя семья была особенной даже по меркам лакчамского дворянства. А вот мои сверстники были другими. Они могли быть напыщенными, когда на них смотрели старшие, но в их душах было столько же изящества, сколько в сыне шахтёра. Обычные такие сорванцы. Так вот, они хотели сделать выпуск по-настоящему запоминающимся. Не сводить всё к той великосветской нудятине, которую устраивала школа.
Лассон усмехнулся, и я тоже, а перед моими глазами всплыли старые товарищи.
— Понимаете, меня держали всё время взаперти. Чтобы я не поддавался «тлетворному влиянию» внешнего мира. Все, кто меня окружал, были сплошь образцами высокой морали. Ну я так думал тогда. А вот эти ребята из школы знали о мире гораздо больше, чем я. И они знали про ашартру…
— Это ещё что? — поинтересовался Лассон.
— Это наркотик, галлюциноген. Собственно, ребята хотели его достать, чтобы устроить свой праздник на выпускной.
— Кажется, я тоже немножечко аристократ, раз не слышал о нём, — пошутил Лассон.
— Его добывают из цветка аша, который можно найти только в Лакчами. Наркотики — запретная тема в благородных кругах. Считается, что их используют только безвольные и опустившиеся люди. Которые нам не ровня. Если бы это было так!
Я злобно усмехнулся и продолжил:
— Ребята в школе вообще любили надо мной подшутить. Не сильно. Но их забавляло, что я — такой пай-мальчик, который вообще мало что знает о реальном мире. Меня это всегда немного раздражало. И вот перед выпускным они меня, как говорят, «взяли на слабо». Мы все были немного взвинчены перед выпуском. Завтра мы получим билет во взрослую жизнь… В общем, всё это, похоже, подействовало на меня, и я поддался их уговорам.
Лассон молча слушал, а я продолжал:
— Я пошёл с ними. Но из-за её статуса, достать ашартру можно было только в одном из бедных районов города. Я тогда впервые побывал где-то за пределами центра или богатых поместий. И там я увидел, в какой грязи и нищете живёт народ Лакчами. А самое мерзкое — туда вполне себе наведывались «образцы высокой морали». Под покровом ночи они искали всё те же наркотики или проституток. Разумеется, они прятались под плащами с капюшонами, но достаточно одного взгляда на крой, чтобы понять, что это не одежда работяги. Да и видел я все эти плащи на своих многочисленных дядюшках и тётушках в пасмурную погоду. Мы сами шли в таких же.
Меня охватили волнение и злость, когда я вспомнил о той ночи.
— Всё это было таким лицемерием. Я глядел на своих товарищей и понимал, что такими же были их родители. Как только эти ребята подрастут, именно они будут прятаться под капюшонами по ночам, а днём — разглагольствовать об этикете. Все эти люди прекрасно знали, как живут те, кто обеспечивает их процветание.
— Разве это было безопасно? — спросил Виктор. — Шарахаться среди ночи по злачным местам, не скрывая своего богатства?
— О, там было ничуть не опаснее, чем в центре, набитом полицией! Потом уже я интересовался тем, что происходит на окраинах, и узнал, что были «инциденты» с членами благородных семей. Вот только после таких инцидентов в бедных районах начинались рейды. Полиция хватала всех, кто под руку попадался. Расследования проводили тщательно. Скорее всего, не всегда удавалось поймать реальных преступников, но обвиняемые были, и их было много. Так что, я думаю, если кто-то нападал на очередного человека в капюшоне, преступника тут же распинали его же соседи.
Скудный пейзаж за окном только ярче оттенял воспоминания, проносившиеся в моём сознании.
— Я тогда лишь замечал всё это и удивлялся, даже не размышляя над тем, что происходит. Да и некогда было размышлять — ребята шли очень быстро, нужно было поспевать следом. Да и я весь трясся. Тогда я впервые делал что-то непозволительное для человека моего происхождения. Мне казалось, что нас вот-вот поймают. Но моё сознание, оно было как губка — впитывало каждый образ, попадавшийся на пути. Нечистоты, пьяницы, невероятной бедности трущобы. Там даже тротуары не везде были, иногда приходилось идти просто по грязи. Мне словно открылся новый мир, который целиком состоял из чего-то мерзкого, жалкого, за гранью нищеты.
Я сделал паузу, почувствовав, как в моей памяти всплывает ещё одна картина. Она запомнилась мне очень расплывчатой. Но ужас, который наполнял её, до сих пор сковывал меня.
— И вот, когда мы пришли на место, — с трудом продолжал я, — у меня уже голова шла кругом. Не только от того, что всё моё мировосприятие переворачивалось. Чем дальше вглубь, тем крепче был смрад, который стоял над этим районом. Мы остановились. Один из ребят зашёл в какую-то хибару, где он должен был купить ашартру, а остальные остались снаружи. У меня всё плыло перед глазами. Я привалился к столбу и пытался сдерживать тошноту. И тогда я заметил ребёнка, сидевшего в темноте. Это было так странно. Я пытался сосредоточиться на чём угодно, лишь бы отвлечься от того, насколько мне плохо. Поэтому я приковал всё своё внимание к этому ребёнку. Луна еле освещала его. Я думал о том, почему в настолько поздний час он сидит на улице в темноте. И ещё у него блестело лицо. И мне было любопытно, почему оно блестит. Я подошёл ближе, хотя разглядеть ничего толком невозможно было. Я наклонился почти вплотную, но он не обращал на меня никакого внимания. И тогда я увидел, что там блестело. Это были мухи. Они ползали по его лицу, по глазам и губам. Я понял, что он мёртв.