Оттенки изумрудных глаз
Шрифт:
И шестеренки снова начинают крутиться. В два раза быстрее. В три.
Окунаясь в кипящий гнев.
— Как далеко ты зашла? Что ты предложила взамен на его помощь? — продолжает наступать бог коварства, а я продолжаю пялиться на его губы, из которых выплескивается чистый яд. Отравляющий. Для меня.
Пей. Давись.
И я действительно давлюсь. Дыхание застревает в глотке, где-то под корнем языка. Мозг крутит и смакует слова Локи с какой-то отстраненной медлительностью.
Что? Господи, что за хрень он несет?
Я стараюсь собрать свои мысли в
Ну просто полное офигение.
— А не пойти бы тебе, — на остатках дыхания выплевываю я, запнувшись, чтобы ухватить еще немного отравленного мятой воздуха. — Со своей ревностью?
И после последнего слова застываем мы оба.
Я же это не вслух?
О Господи.
Вслух.
Сказать хотела совершенно не то. В мыслях пронеслось иное, а мои губы будто против воли произнесли эти слова.
И Локи удивлен так же, как я. Даже больше. Эта эмоция застилает пленкой ярость в его глазах, притупляя изумрудный блеск.
А я так и примерзла к влажной земле, еще глубже вдавившись в собственный рюкзак. Так отчетливо слыша медленный, будто замирающий стук сердца в грудную клетку.
В мозгу слишком громким эхом звучат мои слова.
Пока резко не перебиваются новыми, коснувшимися моего слуха. Так, что снова приходится вздрогнуть и вернуть осмысленность во взгляд.
— Ревностью? — насмешливым тоном переспрашивает бог коварства, заглядывая мне в глаза. Заставляя съежиться в комок, вызывая желание убежать отсюда или уменьшиться до размера самой крошечной капли росы на влажной траве под ногами.
А затем я слышу смех. Надменный, громкий.
От которого все внутри переворачивается, закручивается спиралью по часовой стрелке. Медленно холодеет, и этот мороз не трогает лишь сердце, которое делает рывок вперед, наткнувшись на ребра практически ощутимо. В груди начало неприятно саднить.
Смех все еще отдает тягучим эхом в ушах. Пронзающим. Колотящим.
— Запомни, Джен, это самое последнее чувство, которое я бы испытал относительно тебя, — закончив открыто насмехаться, проговаривает бог обмана. Я с силой сглатываю горькую слюну, будто это его небрежно брошенные слова. Пропитываю ими горло, вталкиваю их в разгоряченную грудь, смакую в мыслях. А затем резко дергаю головой, наконец-то отойдя от его смеха. Вернув себе решительность и дерзость.
— Да? А как же то, что между нами было? — выпаливаю я, едва сдерживая свой тон, порывающийся сорваться на визг. Гнев стискивает внутренности, обматывает их раскаленными струнами, прошивает насквозь. Вместе с ним и дрожащая обида просыпается под сердцем, ползя тонкой змейкой наверх, в горло. Образовывая колючий и давящий ком.
— Хм… а между нами что-то было?
И эти слова словно ударяют меня по голове. Пробивают ее.
Даже где-то на задворках подсознания я слышу хруст раздробленных костей.
Я уставилась на Локи широко распахнутыми глазами, поддавшись всплеску ярких эмоций. Все мое существо замерло и подобралось. Каждый
Что?
Нет, он не думает так на самом деле.
Нет.
Нетнетнет.
Эта отчаянная, пропитанная страхом мысль бьется в голове, будто подстреленная птица. Заливает густой кровью всю черепную коробку, медленно заглушая окружающие звуки.
И на глаза так не вовремя наворачиваются предательские, колющие слезы.
Я стискиваю челюсти, бегая взглядом по темному пейзажу леса. Только не это.
— Ты врешь мне, — каким-то образом умудряюсь выдавить из себя я. Вместо язвительности, с которой эта фраза пронеслась в воспаленном мозгу, я слышу какое-то жалкое блеяние. Отвращение подкатывает к горлу, вбиваясь в жгучий ком, вставший поперек него.
— Это попытка как-то скрыть правду, выплывшую наружу? — Кажется, трикстера нисколько не покоробил мой вид. Из него так и продолжает литься нескончаемый яд. Прямо в меня, погружая в него сердце, разум, внутренности. Липко, глубоко, грязно. До омерзения. Я резко втягиваю в себя кончившийся кислород, допуская какую-то постороннюю, отрешенную мысль.
Господи, мы так часто сталкиваемся с перепадами настроения.
И снова это “мы”.
Пропитывающее местоимение. Слово в две буквы.
А эти две буквы вмещают в себя слишком много. Недопустимого, невозможного.
— Это попытка разобрать всю твою правду и ложь, которой ты напичкал меня, — сухо, но с нажимом говорю я, стараясь выровнять дрожащий от напряжения голос. В груди что-то сжимается в железных тисках, а сердце будто вырвали из моей груди и бросили на раскаленные угли — так сумасшедше-сильно оно сейчас бьется. — Выходит, ты не принимаешь все поцелуи, объятия, сказанные слова как за проявление каких-либо чувств?
А голос все равно дрожит. А слова, кажется, тянутся целую вечность. Я говорю долго, уже не контролируя себя. Сейчас вот-вот сорвусь. Поддамся разбухшей, словно мокрая губка, ярости.
— Я принимаю их как за проявление ценного урока, или же возвращение магии. Имей в виду, я бы и вовсе не стал прикасаться к тебе, если бы ты вела себя более… сдержанно.
Я вздрагиваю на том моменте, когда Локи запинается. Подбирая наиболее емкий эпитет. Будто бы сжалившись надо мной.
Теперь мое сердце, лежащее на раскаленных углях, еще и полосуют ножами. Глубоко, насквозь, заставляя темную кровь вырываться из пульсирующих ран, стекая с шипением на тлеющие угли. Оставляя ожоги, шрамы.
Я забываю о дыхании, бездумно пялясь в яркие изумрудные глаза. Не понимая, что творится сейчас у меня внутри. Лишь зная, что что-то поистине ужасное.
Сосуды — узлы. Кости — крошево.
— А как же те слова, что ты говорил о том, почему мы не можем быть вместе? Выходит, что ты допускал такую мысль? — Я удивляюсь, как во мне вообще еще остались силы сопротивляться. Этому поспособствовала жгучая ярость, выдавливающая наружу эти слова. Мозг же соображает с трудом. В нем еще плещутся последние слова, давя на больную и раздувшуюся до невероятных размеров мозоль.