Оттенки страсти
Шрифт:
И вот самый фешенебельный швейцарский курорт, затерянный в снежных Альпах. Сент-Мориц – это ее последний шанс довести дело до победного конца. Какие богатые возможности дает этот горнолыжный курорт для демонстрации всех ее спортивных и внешних данных. И как потрясающе она будет смотреться на фоне заснеженных Альп в обтягивающем спортивном костюме, делающем ее похожей на подростка. А где еще представится такая возможность продемонстрировать свои недюжинные таланты в катании на коньках? Недаром же в прошлом году она собрала здесь все призы на соревнованиях фигуристов. Однако неделя сменяла другую, а ничего в ее отношениях с герцогом не менялось. Днем она проявляла чудеса изобретательности, чтобы постоянно оказываться рядом с ним. Вечерами ее туалеты являли верх совершенства, открывая взору все ее многочисленные прелести. Безрезультатно! Питер оставался слеп, глух
– Питер! Ты такой бука! – капризно надула она губки, глядя на него снизу вверх. Чем немало озадачила герцога, не предполагавшего, что они уже перешли к такой стадии фамильярности. Во всяком случае, до сего дня он обращался к ней исключительно как к «миссис Фицстенли». – Тебя просто невозможно никуда вытащить.
– Мне очень жаль! – улыбнулся он. Улыбка получилась милой, но не обещала никакого интимного продолжения.
– Только представь, каково мне здесь коротать время в одиночестве, а ты после ужина сразу же исчезаешь у себя!
Нежный голосок Инны предательски дрогнул. Питер даже испугался, что она сейчас расплачется. Этого еще не хватало! Пусть говорит, в чем дело, и уходит, подумал он с некоторым раздражением
– Но я прощаю тебя! – интонация снова неуловимо изменилась. Скорее всего, раздражение, блеснувшее в глазах Питера, не осталось незамеченным. – Здесь так уютно! Почти как дома. Особенно после шума и гама, которые царят внизу. Я с удовольствием посижу с тобой в этой благодатной тишине. Что же ты стоишь? Садись! Устраивайся поудобнее! – Инна похлопала по спинке стула, стоявшего рядом. Вот и еще один удобный случай помахать перед ним своими беленькими ручками с накрашенными ярким лаком ноготками.
Питер устало опустился на стул. Интересно, от кого же эти письма, рассеянно подумал он. Да и новости в вечерних газетах были куда интереснее предстоящего тет-а-тет. Последовала короткая пауза. Но вот Инна придвинулась ближе и склонила головку, попутно еще более оголив плечо и явив взору некоторую часть груди, умело задрапированной тонкой тканью. Она взяла его за руку и нежно пожала ее.
– Если бы ты знал, как я дорожу нашей дружбой! – начала она прочувствованным тоном. Она говорила так тихо, что Питеру пришлось еще более наклониться над ней, чтобы расслышать ее слова. – Когда мы познакомились, я переживала очень сложный момент. Я окончательно разочаровалась в мужчинах. Устала от их бесстыдства, от их грубости, граничащей порой с откровенным скотством. Моя вера в благородство была попрана, мои добрые чувства поруганы. Вся моя жизнь лежала в руинах! – Инна сделала глубокий вздох, похожий на всхлип. Эту роль она знала назубок, а потому случайных сбоев не предвиделось. – И вдруг среди этого страшного одиночества появляешься ты! Ах, Питер! Это ведь ты спас меня от отчаяния. Можно сказать, ты спас меня от самой себя. Ведь чем была моя жизнь до тебя? Унылым прозябанием, которое куда хуже смерти. Боюсь, мне никогда не отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Ты подарил мне новую жизнь, вдохнул новые надежды. Но все это я готова отдать, пожертвовать всем ради тебя и твоего благополучия! – Голос ее снова дрогнул, и на свет был извлечен лоскуток батиста, отделанный кружевами, который театральным жестом был поднесен к глазам.
Так, свою часть пьесы она отыграла достойно. Теперь очередь партнера. Он должен сделать ответный ход. Она томно придвинулась к нему, явно намереваясь положить голову ему на плечо. Питер был растерян и сбит с толку. Он не понимал, чего ждет от него эта плачущая дама. Вместо того чтобы заключить ее в свои объятия и начать шептать ей на ухо всякие нежные глупости, он с самым несчастным видом пнул ногой каминную решетку.
– Вы очень любезны! – проговорил он несколько вымученным тоном. – Но, право же, я не рискну потребовать от вас такого самопожертвования. А что же до нашей дружбы, то, уверен, она продлится еще не один год. Завтра я уезжаю, но надеюсь уже в ближайшее время снова встретиться с вами в Лондоне.
– Завтра? – по-бабьи
– Да! Очень срочные дела!
Какие именно срочные дела влекут его домой, Питер и сам толком бы не сумел объяснить. Но одно он знал наверняка. Он смертельно устал от окружающей его пустоты. И как ему вообще удавалось терпеть все это так долго?
– Тогда прощайте! – Инна медленно поднялась с кресла. Она понимала, что только что потерпела обидное поражение. Ей хотелось выть и кричать от унижения, но надо было достойно доиграть свою роль до конца.
– Всего доброго! – благодушно попрощался с ней Питер. Когда же она, наконец, уйдет и оставит его в покое?
– Неужели вам не хочется хотя бы одного прощального поцелуя? – Женщина призывно подставила губки, полузакрыв глаза. Тщетно! – Какой же вы чурбан! – со злостью выкрикнула она, направляясь к дверям.
А у нее усталый вид, сочувственно подумал Питер. Ей бы хорошенько выспаться, бедняжке! Наверное, он слишком утомил ее бесконечными лыжными прогулками. С громким стуком хлопнула дверь, а минутой позже Инна Фицстенли излила свою ярость на ни в чем не повинную горничную. Надо же! Два месяца титанических усилий, и все впустую. Он даже не соизволил оплатить ее проживание в гостинице! Нет, от этого можно просто сойти с ума!
Оставшись в одиночестве, Питер снова взялся за почту. Обратный адрес на письме, которое он уже вскрыл, был ему известен: фешенебельный отель в Каннах. Подпись тоже была знакома: Сэлли Гордон.
Наверняка дежурная благодарность за свадебный подарок, подумал он, доставая из конверта письмо. К его удивлению, там не оказалось ни строчки о более чем щедром свадебном взносе, который сделал герцог, отправив молодоженам чек на кругленькую сумму.
«Мой глубокоуважаемый деверь! – прочитал он первую фразу. – Надеюсь, все, что я собираюсь сказать Вам, останется строго между нами и никогда не дойдет до ушей Алека. После двух недель супружеской жизни я узнала массу интересного о прошлом своего мужа. В том числе и кое-что из того, что касается непосредственно Вас. После возвращения Моны в Лондон я так и не смогла заставить ее пойти на полную откровенность со мной и о многом судила исключительно по собственным впечатлениям. Я была уверена, что между ней и Алеком случилось худшее, и что Вы узнали об их любовной интрижке.
Так вот, узнайте же, наконец, правду! Весь их роман состоял лишь в нескольких пылких, но невинных поцелуях, которыми Алек одарил Мону. И это все! Представляете? Но если Вы знали об этом, тогда я считаю, что Вы – дурак. И не просто дурак, а набитый дурак! Ясно? Готова поклясться чем угодно, что именно так все и обстояло на самом деле.
И, ради всех святых, по возвращении домой навестите свою жену. Бедная девочка! В этом Лондоне она изводится от тоски. К тому же, зная Ваш несговорчивый характер и чисто шотландское упрямство, она прекрасно понимает, что надежды объясниться с Вами у нее нет. А, следовательно, Вы превратили ее жизнь в сплошной ад.
С уважением, Сэлли Гордон».
Питер перечитал письмо дважды, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Когда же, наконец, он оторвался от чтения и поднял голову, то любой, кто увидел бы его в этот момент, сказал бы, что герцог помолодел лет на десять. Куда исчезла былая суровость? Счастливая улыбка снова блуждала по лицу Питера. Мона, его Мона ни в чем не виновата! Чисто физическое влечение, первое проявление страсти она приняла за глубокое чувство и чуть не погубила их общее счастье. Но и он хорош! Действительно набитый дурак! Как же он не догадался, что его молоденькая жена – уже не ребенок, а женщина? Молодая, неопытная, но женщина. А он – в ослеплении от собственного счастья в первые месяцы супружества – вместо того, чтобы осторожно и бережно приучать ее к пониманию этой новой роли в его жизни, обращался с ней, как с ребенком. А она, видно, разочарованно вздыхала, не находя в нем того совершенного любовника, о котором мечтала. Он должен немедленно увидеться с Моной, на коленях вымолить у нее прощение, а уж потом… Потом он научит ее искусству настоящей любви! Вполне возможно, в один прекрасный день она даже полюбит его. Но даже если все останется, как было в самом начале, Мона – жена и друг, он и тогда будет наверху блаженства. После долгих месяцев одиночества и неприкаянной тоски уже одно то, что она будет рядом, означает рай.